Здесь был Хопджой
Шрифт:
— Значит, это был Хопджой, с кем она… кого вы видели…
Глаза женщины на мгновение закрылись. Большой нос сморщился в подтверждение непроизносимого.
Пербрайт наполовину повернулся, приготовившись уйти.
— Извините, если я показался вам бестолковым; мне просто хотелось убедиться, что я все понял правильно.
Мисс Корк дышала с медленной настойчивостью человека, которому немалых трудов стоит преодолеть свою застенчивость.
— Но, по-моему, тут и понимать-то нечего. Я же говорила вам, что… та девушка, — скривившийся при этом слове рот поверг
Пербрайт нащупал в кармане письмо.
— Интереса ради, вы случайно не знаете, было у Дорин Маккензи какое-нибудь прозвище?
— Я знаю, как ее звали в воскресной школе. Возможно, что и другие ее так называли. Мэкки. Иногда просто Мэк.
Как только все подразделеньица Истины начали, казалось, капитулировать одно за другим, Пербрайт стал сгонять их в одну общую колонну, создавая цельную и ясную картину того, что же в действительности произошло на Беатрис-Авеню. Это занятие привело его в состояние радостного возбуждения.
Уловив это настроение инспектора, сержант Маллей широко улыбнулся, разыгрывая доброго дядюшку, и пригласил в кабинет своего больничного осведомителя, друга его друга, который в равной степени стремился «выполнить обязательства, накладываемые такими высокими отношениями» и, по его собственному выражению, «засветить этому надменному ублюдку Хартону в глаз».
Медбрат Питер Тьюкс оказался кудрявым, пышущим здоровьем и силой молодым человеком, добродушная развязность которого сделала его популярным у больных и, следовательно (по-другому просто не бывает), приводила в отчаяние начальство. Он одобрительно оглядел Пербрайта, по привычке классифицируя его как принятого в палату больного: никаких уток или постельных ванн, может быть, бутылочка пива в шкафчике и подойдет в качестве четвертого, чтобы перекинуться в картишки после обхода ночной сестры.
— Заряжайте, сэр, — пригласил он.
— Очень хорошо с вашей стороны, мистер Тьюкс, что вы пришли нам помочь. Мне едва ли стоит говорить вам, что мы хотели бы получить эту информацию не из простого любопытства.
Мистер Тьюкс поднял брови. А какой же мотив лучше этого, казалось, спрашивал он, вы сумели найти?
— Я надеюсь, вы помните пациента, который лежал в больнице под именем Тревальяна. Говарда Тревальяна?
— Помнить-то я его помню, — ответил Тьюкс, — только, по-моему, это было его ненастоящее имя.
— По-моему, тоже, но это пока неважно. Он упал откуда-то, не так ли?
— Так нам сказали. По крайней мере, это совпадало с полученными им повреждениями.
— Ага, — оживился Пербрайт, — как раз о них нам больше всего и хотелось бы услышать. Вы нам не скажете, мистер Тьюкс?
Тьюкс широко и непринужденно повел плечами.
— А почему бы и нет? Он поступил к нам с разрывом печени, вот так-то.
— Понятно. И это потребовало операции?
— Конечно. Неотложной. Это, если хотите знать, весьма серьезная вещь.
— Могу себе представить. А сама операция была очень сложной?
— Не знаю, пожалуй, я бы ее таковой
— Конечно, если вы сможете.
— Вот и чудесно. А то я, знаете, не очень и силен в нашем жаргоне. Так вот, печень не срастается самостоятельно, как большинство других органов у нас внутри. Значит, искусственные связки — швы — должны быть постоянными, поэтому для них и используют нерассасывающиеся нити, и с ними потом всю жизнь приходится обращаться крайне бережно.
— Пока понятно. Теперь вот что, мне сказали, что этот человек вышел из больницы в достаточно бодром состоянии. По вашему мнению, это вероятно? Смог бы он… ну, например, поднимать тяжести?
— Единственное, что он теперь сможет приподнять, — ухмыльнулся Тьюкс, — это стакан. Да и то, не следовало бы ему делать этого особенно часто.
— Не думаю, что ему еще грозит такая опасность, — серьезно заметил Пербрайт. Он раздумывал какое-то время, потом выдвинул ящик стола.
— Минуту назад вы упомянули об одной вещи, которую назвали нерассасывающимся швом. Эти швы, их, случайно, делают не из нейлона?
— Насколько я знаю, из нейлона… Да, как правило, из него.
— Вот, не взглянете ли на это? — Инспектор положил перед Тьюксом маленькую стеклянную пробирку, завещанную ему сержантом Уорлоком.
Тьюкс поднял пробирку на свет и прищурился на тонкую желтовато-белую нить внутри.
— Вполне возможно, даже очень. Где вы ее взяли?
Пербрайт был так доволен мистером Тьюксом, что чуть было не вознаградил его прямо на месте правдивым и полным ответом. Но решив, в конце концов, что ничего хорошего из этого все равно не выйдет, сказал только:
— Она застряла в канализации. Тьюкс прищурил один глаз.
— Застряла в… Пербрайт кивнул.
— Черт возьми, вот это да! — Тьюкс еще раз взглянул на пробирку, вертя ее и так и эдак в своих больших руках. Он поднял глаза и улыбнулся:
— Рассказывайте дальше — я ее покупаю.
Пербрайт улыбнулся в ответ — улыбка получилась немного извиняющейся — и протянул руку за пробиркой.
— Простите, не продается. Цена слишком высока, мистер Тьюкс. Слишком высока.
— Но это же гостиная, сержант… гостиная! Его нельзя оставлять в гостиной.
Сержант Лав, который и так не чувствовал себя особенно счастливым, находил, что ему становится все труднее и труднее выносить смятенную физиономию директора.
— Послушайте, мистер Барраклоу, я сожалею о случившемся не меньше, чем вы, — даже больше, наверное, потому что отчасти, это произошло по моей вине — но сделанного не воротишь. Инспектор уже очень скоро будет здесь, он и примет все решения. А тем временем все должно оставаться в точности так, как есть.