Здесь слишком жарко (сборник)
Шрифт:
«Садись!» – вдруг переходя на «ты», покровительственно обратился к Якову, стоявшему уже четверть часа, Мордехай. Он стал расспрашивать Якова о нем самом и его жизни, а потом долго говорил о самом себе. Мордехай с гордостью рассказывал о том, что всю жизнь он всем помогал и сейчас тоже помогает. У него были специальные часы приема в личном кабинете, в котором он собирал по 10–15 человек. Он обращался к одному из пришедших, потом, вдруг оборвав говорившего, обращался к другому и, не дослушав, к третьему. В результате говорили все одновременно, а Мордехай возвышаясь над говорящими давал какие-то указания то своей секретарше, то
Сегодня Мордехай был один. У него редко теперь кто бывал. Яков никак не мог понять, почему ученые, врачи и учителя не могут работать в Израиле нигде кроме уборки мусора или чернорабочими на стройке, чем и вызвал досаду Мордки.
«Израиль – это тебе не Россия», – важно произнес Мордка. «Это я уже слышал, и не раз», – грустно про себя заметил Яков, но не подал виду и слушал.
«Вы же не знаете языка, и потом, образование у вас не такое как здесь», – с нажимом сказал Мордехай, нигде кроме магазинов отца не учившийся, – «Ведь не секрет, что большинство ваших дипломов – купленные», – ехидно оскалился Мордехай. Он говорил по-русски с сильным акцентом, но весьма уверенно.
Кровь прилила к вискам Якова, но он снова сдержался. Потом Мордехай снова долго рассказывал о себе и своей семье, как они всем всегда помогали и как он помогает до сих пор.
Эта встреча была триумфом Мордехая. Ему казалось, что он ждал этого момента всю жизнь, когда эта ненавистная могучая империя, причина его извечного страха, на фоне которой он казался себе таким маленьким, теперь поставлена на колени, а его брат и ему подобные теперь беспомощные как дети и зависят от него, и он, Мордка, выступает в роли учителя, благодетеля и вершителя судеб.
Наконец, Яков не выдержал и напомнил о цели своего визита. Мордехай ничего не ответил, глядя в упор на Якова.
Яков поднялся с тем, чтобы закончить этот неприятный разговор, но Мордехай неожиданно остановил его.
«Сейчас я занят», – сказал он, – «а в Шабат я заеду, и мы сможем поговорить. Может, я чем смогу помочь». Яков хотел было сказать что он ни в чем не нуждается, но промолчал, вспомнив о зяте.
Мордехай заявился как и обещал в шабат вместе с женой и еще парой стариков, также вершившими судьбы новых эмигрантов, но только в другом ведомстве. Одна из старух, с короткими ручками и ножками, похожая на раздутый пуфик, была какой-то важной чиновницей в министерстве здравоохранения, хотя в свое время закончила сельскохозяйственный институт где-то в Средней Азии.
Гости много рассказывали о себе и о том, как нужно жить в Израиле, и по их сытым, лоснящимся от жира лицам было видно, что они верят во все то, что говорят. Буквально через каждые несколько фраз они объяснялись в любви к Израилю и заявляли, что высшим счастьем для них является жить среди евреев. На хозяев они смотрели так, будто это были пленные солдаты поверженной армии, или голодные беженцы из стран третьего мира. При этом гости с удовольствием отпускали шуточки в адрес «русских» и «покойного» Союза. Было видно, что эта тема нравится гостям.
А Яков смотрел на гостей и не мог отделаться от странного чувства, будто гости напоминают ему индюков. В них действительно было много индюшачего: жирные шеи и щеки были в явной дисгармонии с маленькими, заплывшими глазками; маленькие головы и огромные животы, короткие тоненькие ноги, при всей их напыщенности, создавали ощущение карикатурности происходящего.
Яков невольно
Веселье гостей нарушил Виктор, заметив на одну из фраз о Союзе, что был директором предприятия, которое по своей площади превосходило весь Израиль. После этого веселье гостей пошло на убыль, и вскоре они засобирались.
Когда Ирина напомнила Мордехаю про мужа, он поморщился: «сегодня Шабат, давайте среди недели, ближе к концу». На приготовленные Ириной справки и резюме ни он, ни его спутники даже не взглянули.
Прошел следующий Шабат и еще Шабат. Потом начался Песах – еврейская Пасха. И тут Мордехай вдруг неожиданно объявился, позвонив по телефону и пригласив всю семью к себе на виллу – отмечать праздник.
Положение семьи, между тем, становилось все более отчаянным. Здоровье Виктора не улучшилось, комиссии пока не вынесли никакого решения, а завод, на котором работал Виктор, не торопился выплатить ему компенсацию. За помощью обращаться тоже было не к кому. Единственным их родственником в Израиле был Мордехай.
На вилле у Мордехая собрались его дети и внуки. Здесь и встретились в первый раз дети и внуки обоих братьев. По еврейскому обычаю, в богатых семьях на большой праздник принято приглашать бедных родственников. На это раз подобная роль была отведена семье Якова. Дочь с зятем, внук Якова и сам Яков сидели в углу и чувствовали себя именно бедными родственниками. С ними никто не общался и вообще казалось, что их не замечают.
В конце концов дочь вызвала такси и вместе с мужем и сыном уехала домой. Эта встреча окончательно определила ее отношение к Израилю и она решила, что ни за что не останется здесь.
А Яков подумал тогда: «Что толку ломиться в наглухо закрытую дверь?» Война давно закончилась, но ненависть и вражда остались. И победитель в этой войне не он, а Мордка. Так думал старик.
Все эти годы, когда рушилась привычная жизнь, одним из строителей которой был и он сам, Яков чувствовал себя солдатом, которого предали его командиры. Его дети и он вместе с ними выпорхнули из разоренного гнезда. Тогда казалось, навстречу новой жизни. Но эта новая жизнь оказалось мерзкой старухой из нищего еврейского местечка. Он вспомнил вдруг рассказы отца о жизни в еврейском местечке, которые пересказывала ему мать. О хедере с его полуграмотным, злопамятным ребе, многодетной, голодной семье в затхлой избе, о матери, валявшейся в ногах у самодовольного, лоснящегося от жира раввина с просьбами о детях.
Мать рассказывала ему, что его отец ненавидел местечко всем сердцем. Оно было для него символом нищеты, унижений и безысходности, и вся жизнь отца была войной против той, старой жизни.
Сколько сил, сколько жизней было положено, чтобы вырваться из гетто и вот теперь, на старости лет, он снова оказался в гетто. Что ждет здесь его детей, его внуков? Перед ним вдруг снова возникла ухмыляющаяся физиономия Мордке. И тогда он четко для себя решил, что его дети не станут здесь жить.
Прошло четыре года. Практически каждый день Израиль содрогался от взрывов. Хмель самодовольства от ощущения себя империей улетучился, и вместо него наступило тяжкое похмелье. Уже практически никто не вспоминал о совсем недавнем величии, начало которому было положено в 67-ом.