Здесь жила Нефертити

Чабб Мэри

Было около десяти часов вечера, когда я, наконец, отнесла письма на подпись Джону. Одно было адресовано в таможню Александрии; в другом мы просили начальника полиции выделить конвой для охраны находок; третье предназначалось для фотофирмы в Каире, которая должна была печатать снимки, и в последнем мы сообщали Обществу о прибытии на место. Джон молча перечитал их и, подписав, передал мальчику с фелюги, который поджидал за дверью канцелярии. Засунув конверты в висевшую через плечо сумку, мальчик улыбнулся и, поклонившись, быстро побежал к реке.

И тут Джон сказал то, что я так страстно хотела от него услышать: «Хорошо,

что у меня есть секретарь, которому можно доверить подобные дела. Это намного облегчит и ускорит нашу работу».

Может быть, эти слова вырвались у него непроизвольно, а может быть, в этом была и доля расчета — умный руководитель хотел заслужить расположение самого скромного члена экспедиции. Но, так или иначе, с этого момента я решила беспрекословно выполнять любую порученную мне работу, какой бы скучной и утомительной она ни была.

— Завтра, наконец, мы приступим к настоящему делу, — бодро сказал Джон, пожелав всем доброй ночи. — Разве это не замечательно?

Глава седьмая

Утро. Снова солнце и тишина. Я выглянула из окна канцелярии: внизу, над Северным предместьем висело облако желтой пыли. Раскопки начались.

Мы с Гильдой решили отправиться к месту раскопок позднее. Я разобрала и разложила по местам все папки и канцелярские принадлежности и даже подсунула под ножку стола деревянную планку. Затем мы занялись шкафом с медикаментами. Мне казалось, что медикаментов было слишком много для шести молодых здоровых духом и телом людей, и я осторожно спросила об этом Гильду. Она ответила:

— Обычно лишь несколько человек обращаются за медицинской помощью, но иногда заболевают все сразу, приходят даже целыми семьями, тогда и наступает горячая пора. Мы, конечно, обязаны лечить только наших рабочих, но, право же, невозможно отказать остальным.

Гильда ушла, ей нужно было поговорить с поваром, а я продолжала расставлять по полочкам пузырьки с борной кислотой и раскладывать пакетики ваты.

Наконец, мы направились к месту раскопок. Гильда была именно такой, какой должна быть жена археолога. Она имела большой опыт полевых работ, прочитала много литературы по археологии и, став женой Джона, особенно увлеклась археологией Крита и Египта.

Она рассказала о жизни на Крите, где они ежегодно проводили летние месяцы. Когда Джон работал куратором, они жили в Кноссе на вилле Ариадны в непосредственной близости от Дворца Миноса.

В самом слове «Крит» заключено какое-то волшебное очарование. По крайней мере, так казалось мне после того, как я узнала миф о Тесее и Ариадне, истории о том, как клубок красных ниток помог Тесею, убившему Минотавра, выбраться из лабиринта. Позже мне приходилось видеть критскую живопись. Цветы и летающие рыбы на стенах дворца, морские чудовища Я водяные растения на изящной глиняной посуде, фрески, на которых изображены атлеты и акробаты, совершающие прыжки и сальто над разъяренными быками, — это изумительное, необыкновенно реалистическое искусство восхищало меня.

До этого утра я никогда не задумывалась над тем, какую роль сыграли отдельные образцы критской живописи в истории мирового искусства, и, конечно, не имела ни малейшего представления о той связи, которая существовала между прекрасным критским искусством и «новым» искусством Египта, достигшим наивысшего расцвета при Эхнатоне

и именно здесь, в его городе.

Мы с трудом пробирались по песку, и Гильда рассказывала. Незадолго до восшествия на престол Эхнатона, по всей вероятности в период царствования его отца, материковая Греция сокрушила былое могущество Крита. Его мощный флот был уничтожен, Кносс и другие города острова сожжены. Возможно, что в мифе о Тесее, вступившем в единоборство с Минотавром в его логовище, в какой-то степени отражены события, происходившие в действительности.

Критские художники, почувствовав приближение бури, бежали, вероятно, на юг и нашли приют в Египте, где в то время правил отец Эхнатона. В изгнании они продолжали создавать свои чудесные картины, и египетским художникам, может быть, довелось видеть, как работали эти мастера. Как бы то ни было, именное в этот период в египетском искусстве появляются черты нового. Художники в значительной степени преодолевают формализм и абстрактность в манере изображения жизни. Обычные повседневные предметы приобретают в их глазах самостоятельное значение, а не играют роль деталей какой-нибудь картины, прославляющей подвиги фараона. В Фивах, во дворце, построенном отцом Эхнатона, сохранились фрагменты фресок, уже носящих черты этого нового стиля. На объемно и искусно воспроизведены утки с ярким оперением, плывущие среди кустов лотоса.

Мы находились уже примерно на полпути от места раскопок. Справа от нас пальмы несколько отступали к реке и в образовавшейся песчаной бухте беспорядочно громоздились низкие стены. Я видела немало развалин, и мне было нетрудно определить, что это нагромождение скорее походило на руины одного огромного здания, чем на развалины нескольких домов.

— На полу в южной части дворца есть чудесные образцы живописи нового стиля, — сказала Гильда. — Вы ведь видели репродукции Петри?

Я ответила утвердительно и добавила:

— Где-то здесь должен находиться Северный дворец с его изумительными стенными росписями. Я видела прелестные цветные репродукции. Где же он был расположен?

Гильда остановилась и рассмеялась.

— Здесь, — сказала она, указав на разрушенные стены.

— Это и есть Северный дворец?!

Я вспомнила восхитительные репродукции Северного дворца в одном журнале: стены сплошь расписаны нежно-зелеными болотными цветами и травами, странные хохлатые птицы, голуби и алкиды сидят или порхают в листве.

И все это найдено здесь, на выжженных солнцем пыльных руинах. Я попыталась на миг представить себе, как выглядел когда-то этот дворец. Изящный, красивый, ослепительно белый на фоне синего неба.

Он возвышался над деревьями, а в его чудесных комнатах мягко светились живые фрески.

Вскоре мы пришли к месту раскопок, которое напоминало разворошенный муравейник. До нас доносились выкрики, а иногда и обрывки странных, непривычных для моего слуха песен. Работа, по-видимому, велась в двух местах. Высохшее вади пересекало Северное предместье и под прямым углом уходило к реке. Джон сказал, что в древности здесь, возможно, проходил канал, по которому припасы подвозились к самому сердцу предместья. Судя по шуму и пыли, основные раскопки проводились по ту сторону вади. Однако небольшая группа рабочих, которой руководил куфти, энергично работала в юго-западном углу предместья. Здесь же был и Джон. Мы подошли к нему.