Здоровые и больные
Шрифт:
«Кровоснабжением» тоже заведовал он.
— Какая у него группа? Это известно? — спросил я.
— Четвертая! — услужливо подсказали несколько голосов.
— А резус?
— Отрицательный!… - опять услужливо подсказали. Все хотели принять участие в спасательных операциях.
— Кровь мы на сегодня не заказывали, — совсем тихо сообщил Липнин. — Поэтому я и договорился с другой больницей.
— Можете договариваться с другим светом… Если мы его станем перевозить.
— Но кровь не заказывали, — почти оправдывался он полушепотом. — Ремонт начинается!
Он
— В операционную! — скомандовал я.
— Было возможно и другое решение, — в полный голос, чтобы, на случай неудачного исхода, все слышали, произнес Липнин. — Его ждут специалисты!
Но каталка с Виктором Валерьяновичем уже была в лифте. Я нажал кнопку третьего этажа и стал нащупывать пульс на руке Зеленцова. Пульс был до того хладнокровным, что его трудно было уловить.
«Вот тебе и принцип неприсоединения!… - думал я. — К несчастью, от несчастья не скроешься…»
Сочувствующие в белых халатах тоже заспешили на третий этаж.
Торопливо натягивая свою зеленую форму, которая неожиданно ассоциировалась с фамилией Виктора Валерьяновича, я сказал:
— Крови не хватит. Это трагедия.
— Не напрягайтесь, Владимир Егорович… Я, когда училась в институте, сдавала кровь, — сообщила Маша, натягивая свою хирургическую спецовку прямо рядом со мной: стесняться не было времени. — Сдавала и таким образом подрабатывала… Могу сделать это и бескорыстно.
— Ты пойдешь… на это?
— Уже иду.
— Но твоя кровь принадлежит… не только тебе, — проговорил Паша, успевший уже натянуть зеленую спецодежду.
— Мой муж хочет сказать, что он еще надеется стать отцом, — пояснила Маша. — Не напрягайся, милый.
— Нет… я буду…
— Успокойте Пашу, — сказала она. — Он помешает мне совершить подвиг!
Отвоевывать человека у смерти входит в обязанности хирурга. Но если говорят, что это обыденность или «просто работа», я мысленно протестую. Разве можно обыденно встречаться со смертью?
Когда стало ясно, что она отступает, Семен Павлович, лично присутствовавший на операции, вышел в коридор и сообщил:
— Кажется, мы побеждаем.
«Виктор Валерьянович… и язва желудка? Несовместимо! Надо пересмотреть теорию возникновения этой болезни», — так рассуждали врачи нашей больницы.
Но они не учились вместе с Зеленцовым в мединституте, а я учился и знал его более двадцати лет. Он выбрал терапию как наиболее спокойный род войск в медицине, но в то же время — и основной! Всю жизнь он тяготел к такому именно сочетанию. Даже имя и отчество свидетельствовали об этом: с одной стороны — Виктор (вроде бы победитель!), а с другой — Валерьянович.
Он считался одним из самых одаренных студентов, но дарования были побеждены характером. Опекавший его профессор предложил длительные, совместные передвижения по стране, чтобы изучить влияние перемен климата на сердечно-сосудистую систему. Но перемен Зеленцов даже в юности опасался. Тщеславие жило в нем, а двигателем не становилось…
— Казалось, что Зеленцов живет абсолютно правильно, — размышлял о причинах его заболевания Семен Павлович. — «Счастья нет, а есть покой…» Как сказал Александр Сергеевич Пушкин!
— Он сказал: «Покой и воля», — уточнил я. И подумал: «Зеленцов этой формуле не изменял, если разуметь под покоем бездеятельность, а под волей — статус холостяка».
— Когда человек не совершает того, для чего был рожден, — сказал я Липнину, — не использованные им силы ищут выхода и обрушиваются на беззащитные внутренние органы. Мы ставим диагноз: на нервной почве. Но значение имеет не только почва, а и семена, которые в нее бросили. В данном случае бросили семена противоречий… А противоречия, как утверждал крупный психолог, к здоровью не ведут.
— Ого, и вы обратились к цитатам? — Липнин захлопал.
Лечить опытного врача — все равно что вести машину, когда рядом с тобой сидит шофер первого класса: он сам знает дорогу, видит опасности на пути и хочет определять скорость.
Когда к нему вернулось сознание, Зеленцов спросил:
— Володя, я буду жить?
— Ты же не умеешь менять привычек и образа существования. Я учел это!
Первое время он часами не отпускал, цеплялся за меня. Вновь и вновь просил объяснить, почему я уверен, что он не умрет.
— Вам еще надо жениться! — сказала Маша, услышав наш разговор в перевязочной. — К тому же в ваших жилах течет моя кровь.
— Я этого не забуду, — пообещал Зеленцов.
— Так что не напрягайтесь, Виктор Валерьянович.
Я думал, что, немного оправившись, Зеленцов начнет анализировать и направлять мою врачебную деятельность. Но он каждым словом давал понять, что верит только мне и что я ни с кем не могу делить ответственность за его здоровье. Он не просто надеялся на меня — он уповал. Следил за выражением моих глаз, подмечал оттенки голоса, а результаты обследований и анализов выслушивал, цепенея, как подсудимые приговор.
Он болел по-мужски. Да еще и по-холостяцки… Особенность заключалась лишь в том, что вопросы он задавал, используя профессиональные медицинские термины. Невозможно было представить себе, что в нашей больнице он считался главным специалистом по хладнокровию.
— Как могло получиться, что мы с тобой пятнадцать лет не встречались? — вопрошал он. — Теперь я так не смогу! И если только я поднимусь на ноги, эти ноги будут тащиться к тебе ежедневно — захочешь ты того или нет.
— Пусть тащатся… Я согласен.