Здравствуй, Артек!

Селихов Ким Николаевич

И хотя я говорю по-русски с сильным акцентом (все сразу узнают во мне немца), Миша прекрасно меня понимает, и мы беседуем с ним дружески и непринуждённо.

— Видите эту молодую аллею кипарисов? — спрашивает Миша.

— Вижу.

— Это необычная аллея. Каждый год ребята будут высаживать в ней один кипарис. Будет расти Артек, разрастётся и аллея. Приедут ребята сюда лет через двадцать-сорок и по кипарисам сразу определят, сколько лет Артеку. Интересно?

— Очень. А сколько сейчас этих кипарисов? — поинтересовался я.

— Сегодня,

в традиционный «День артековца», посадили тридцать пятый.

— Тридцать пятый. Так вот как бежит время, подобно горному стремительному ручью…

Откуда-то с моря донеслась песня. Пели дружно, задорно:

Кто сдружился в Артеке,Тот сдружился навеки.Крепче дружбы, крепче дружбы,Крепче дружбы в мире нет…

— А вот и четвёртый лагерь, — сказал Миша. — Что с вами?

Я молчу. Молчу и смотрю. И не могу узнать знакомых мест. Всё здесь изменилось! Разве только море осталось таким, как и тридцать пять лет назад.

Я присел на одну из скамеек под развесистой пальмой, расстегнул ворот рубашки и полной грудью вдохнул свежий ветер. Он принес с моря несколько солоноватых капель. И я стал вспоминать.

…На мне были короткие тирольки, белые гетры и на груди красный галстук. Первая делегация немецких пионеров ехала в Советский Союз. В числе делегатов был я. Дороги, станции, полустанки, горы цветов, крепкие рукопожатия. В Туле пионеры подарили нам самовар.

— Пейте русский чай и вспоминайте Россию. Тринкен, тринкен! — кричали они по-немецки и махали нам руками, когда поезд тронулся.

…Артек поразил нас. Как первый весенний гром, которого ждёшь с трепетом и волнением.

В старом заброшенном парке, метрах в двухстах от берега, у подножья Медведь-горы мы увидели четыре брезентовые палатки. Чуть поодаль ещё две. Длинные дощатые столы. Это была столовая. Ужинали мы в тот вечер при свете керосиновых ламп. Утром на линейке мы по-немецки отдавали рапорт высокому человеку в военной гимнастёрке. Как и сейчас, на мачте развевался флаг.

Раздалась команда, и флаг стал медленно спускаться с мачты. Я и мои друзья подняли сжатую в кулак правую руку: так рабочие Рура и Гамбурга приветствовали друг друга, так они встречали своё боевое знамя. Мама рассказывала мне, что отец мой погиб от пули полицейских, не разжав кулака. Так его и похоронили…

— Всегда готовы! — ответили красному флагу советские пионеры.

— Рот-фронт! — отозвались мы.

До позднего вечера пылал костёр. Спало море. Дремал Аю-Даг. Мы сидели вокруг костра. Человек с бородкой рассказывал нам о Ленине. Мы слушали его и теснее прижимались друг к другу, боясь пропустить словечко. Я помню, чем закончил он свой рассказ.

«Все лучшее — детям, — так говорил Ильич. Так он нам завещал. Я уверен, пройдут годы, и здесь, на берегу Чёрного моря, вырастет чудесное царство ребят. Первый шаг уже сделан».

Прошло

много лет, многое ушло из памяти, но неизгладимый след оставил в ней Артек.

Артек! При этом слове передо мной всегда возникали стройные кипарисы, отблеск костра и море, залитое лунным светом. Я слышал артековские песни, весёлые и трогательные, задорные и лирические.

Взвейтесь кострами.Синие ночи!Мы, пионеры, — Дети рабочих.

Артек! Как часто имя твоё, короткое и звучное, приходило мне на память! Твоё имя произнёс я и в ту страшную ночь после допроса в гестапо. Я лежал на полу в тускло освещенной камере смертников. Открыл глаза. Языком ощутил шершавые запёкшиеся губы. Значит, я ещё жив… Третий побег из концлагеря оказался неудачным. Меня схватили, долго избивали. Как только я приходил в сознание, меня снова били и обливали водой. Очнулся я в камере.

— Кто здесь? — спросил я.

Мне казалось, что я крикнул громко. На самом деле это был полушёпот. И в ту же минуту надо мной склонилось заросшее, серое, как выжженная земля, лицо. Человек спросил по-русски:

— Ну что, браток, тяжко?

Я понял смысл его слов и ответил:

— Ленин… коммунист… Артек!

Человек улыбнулся. Он приподнял меня за плечи и положил мне на лоб руку. Я заметил татуировку: два якоря и звезда.

— Артек, — улыбнулся моряк.

— Я был в Артеке… И он тихо запел:

Взвейтесь кострами,Синие ночи,Мы, пионеры, — Дети рабочих

Мне стало легче. Я глубоко вздохнул и тоже стал подпевать.

На рассвете его увели. На прощанье он сказал мне: «Рот-фронт!» и поднял руку, сжатую в кулак. Больше он не возвращался в камеру…

— Товарищ! — тормошил меня кто-то. — Геноссе… Задремали с дороги?

Передо мной стоял Миша. У него были карие глаза. Они удивительно напоминали глаза, которые я никогда не забуду.

— Я ведь говорил вам, давайте вызовем машину… Вам же тяжело…

И тут налетели ребята.

— Гость! Турист из ГДР, — объяснили они друг другу. Подхватили меня под руки и повели к себе в отряд.

Вечером мы сидели у костра. Я рассказал ребятам о встрече с советским моряком в немецкой тюрьме. Когда я кончил, все молчали. Я достал из кармана аккуратно завёрнутый в целлофан потёртый и выгоревший от времени пионерский галстук.

Тридцать пять лет назад его подарили нам в знак дружбы советские пионеры. Подписи на галстуке — их фамилии…

— Этот галстук сохранил мой друг, — сказал я.

Когда дотлели последние угольки костра, я сказал моим маленьким друзьям на прощанье два слова:

— Рот-фронт!

— Всегда готовы! — дружно откликнулись они.