Здравствуй, Галактика! [Сборник]

Рыбин Владимир Алексеевич

И вспыхнет пожар. И поднимется столб огня в милю высотой и двадцать миль диаметром. Словно мыльные пузыри лопнут и бездымно вспыхнут нефтебаки, взорвутся подземные газохранилища, мгновенно займется все, способное гореть.

Вы, как всегда, лицемерите, утешая себя подлой формулой: «Отсидимся в убежищах».

Напрасно!

Страшный пожар высосет из воздуха весь кислород, и вы задохнетесь в своих норах. И, умирая, будете проклинать свою былую пассивность. Будете жалеть, что прежде, когда ваш голос мог что-то значить, вы сидели у телевизоров, а не

шли на митинг протеста, пугались официального шавканья полицейских и заработанную бумажку отдавали бармену, а не в фонд борьбы за уничтожение атомного оружия. Вы не уцелеете в этом пожаре, разве только те из вас, кто заберется в глубокие убежища с автономным запасом кислорода. Но рано или поздно и оттуда придется выбираться в хаос радиоактивных развалин, из которого нет ни выхода, ни выезда.

А потом начнется самое страшное: белый пепел ляжет окрест, и те, кто считал себя спасенным, будут умирать в муках…

Я знаю: вас раздражают эти строки. Вы готовы отбросить их, чтобы снова окунуться в лицемерие газет, внушающих подлую надежду, что это может случиться не с вами и вам удастся только на экране видеть чужие ужасы.

Не удастся!

Потому, что таких бомб хватает на все города, городки и селения мира!..»

Петер поймал себя на том, что и ему хочется отбросить журнал, изорвать, сжечь. Срабатывал дремучий инстинкт самосохранения, принимающий вестник опасности за саму опасность. Понадобилось усилие, чтобы подавить в себе это чувство. Он встал, накинул пиджак и распахнул окно. Сумерки вползали в улицу. Небо очерчивало силуэты крыш. Там, за неровными крышами, светилось бело-желтое зарево, ясное, как заря.

«Солнце всходит на западе?» — подумал он. И похолодел от страшной догадки.

«Какое сегодня число?»

Петер кинулся к календарю, схватил со стола часы. Было три минуты седьмого. Тот самый день и час, о котором предупреждали цваги…

Он сел на кровать, растерянный и апатичный. Потом снова вспомнил о Мелене, кинулся ее искать. Небо над улицей затягивала серая хмарь, и оттуда, с высоты, сыпался мелкий снежок. Он подставил ладонь, поймал несколько снежинок: они не таяли.

Петер пробежал по соседним улицам, недоумевая, вернулся Домой, включил радио. Далекие дикторы исступленно обвиняли друг друга. О цвагах никто не вспоминал: обстановка была слишком серьезной, чтобы их деликатные предупреждения принимать всерьез.

Уже через несколько дней город стал напоминать потусторонний мир. Исчез румянец с девичьих щек, серые физиономии замельтешили в витринах магазинов, в зеркалах переполненных Ресторанов. Больницы выдерживали настоящие осады. Иногда Штурмующие врывались в белые коридоры, устраивали самосуд над медицинскими сестрами: по древней привычке все искали виноватых.

В моду вводили большие береты. Теперь их не снимали даже за столом. На каждом углу можно было увидеть сумасшедших. Они глядели в небо и грозили ему кулаками. Образовывались странные сообщества сумасшедших. Они противопоставляли себя нормальным людям, и порой трудно было понять, кто есть кто.

— Совсем как прежде, — говорил Петер в редкие минуты, когда напитки возвращали ему юмор.

Исчезновение Мелены страшило Петера и в то же время приносило непонятную, смутную надежду, что все это только жуткий сон.

На Петера оглядывались все девушки: почему-то он, единственный в городе, сохранил нормальный цвет лица. Иногда его останавливали на улице грустные бледные женщины и, еще больше бледнея, предлагали себя. Им казалось, что здоровый мужчина может вернуть здоровье.

Никому

не хотелось умирать. Но люди умирали от радиации. И наконец, наступил день, когда город затих.

Это очень страшно остаться одному. Как-то утром Петер вышел из дому с намерением никогда не возвращаться. Ветер скрипел распахнутыми дверьми, загонял в щели белую радиоактивную пыль.

Он входил в дома, смотрел фотографии счастливых семейств, бродил вдоль магазинных прилавков, заваленных никому не нужными товарами, с особым злорадством срывал вывески «Посторонним вход запрещен».

В переулке Петер набрел на полицейский участок. За оградкой, положив голову на стол, «спал» дежурный. Петер открыл сейфы, выкинул в окно на ветер розовые папки с секретными списками. В глубине участка в маленькой комнатке нашел пирамиду с автоматическими пистолетами. Поднял один, нажал на спуск и с удовольствием послушал грохот очередей. Он взял с собой автомат, набил карманы заряженными магазинами: не для самозащиты, для того, чтобы убивать тишину, когда она начнет сводить с ума.

Потом он нашел машину с полными баками, сел за руль и помчался по пустому шоссе.

Через полчаса в опавшем по-осеннему мелколесье он увидел ряды проволочных заграждений. Проехал в ворота мимо мертвого часового и оказался возле длинной высоких бараков.

Даже теперь в пустоте мира Петер робко оглядывался, когда срывал пломбы, — так крепко засели в нем занозы былых ограничений. В бараках оказались штабеля ящиков с бомбами, снарядами, гранатами. Безукоризненные желтые песчаные дорожки, аккуратно зарешеченные окошечки. И повсюду на равных, промеренных до сантиметра расстояниях каплями крови краснели пузатые огнетушители. Сколько надо было любви и терпения для этой аккуратности?!

Петер нашел кусок бикфордова шнура, растянул его до самого входа, поджег и помчал машину на предельной скорости. Он уже был на пустой окраине другого незнакомого городу когда позади раскололось небо. Черный дым взрыва гигантским зверем поднимался над дальними лесами.

«Вот как красиво взрывать, — думал Петер, проезжая по пустым улицам. — Люди всегда предпочитали фейерверки медленному огню. Тщеславные люди! У пусковых кнопок они казались себе богами. «Кнопочники» были кумирами, на них молились газеты, их имена баюкали радиоволны. Но от кумиров ничего не зависело. Они были такими же рабами общественных предрассудков, как и все другие. Когда понадобилось отбросить предрассудки и смело шагнуть навстречу неизвестному, чтобы понять его, они оказались бессильными. Ни «великие», ни «малые» не смогли преодолеть собственного тщеславия. «Мы умные, нам ли слушать глупых», — говорили и те и другие. И не хотели слушать друг друга. Пока не пришло время, когда уже некому стало ни говорить, ни слушать…»

Машина забуксовала, и это заставило Петера опомниться. Впереди, заслоняя улицу от стены до стены, шевелилась темная масса. Он понял опасность, когда масса поползла на капот, превратившись в мириады обыкновенных черных тараканов. Похоже было, что в условиях убийственной радиации они фантастически размножались.

«Уцелеть, чтобы быть съеденным тараканами?» — от этой мысли похолодели ноги. Петер включил задний ход, и машина, визжа колесами на тараканьей жиже, медленно поползла по улице…

Несколько дней он гнал машину, сам не зная куда. Магистрали с односторонним движением сменялись гравийными проселками. Временами он подъезжал к центрам недавних взрывов. О них предупреждали свалки автомобилей вдоль чистых, словно подметенных, шоссе. Иногда издали Петер видел завалы бывших городов. Он далеко объезжал их, зная, что через эти гигантские многокилометровые «каменоломни» немыслимо ни пройти, ни проехать.