Здравствуй, товарищ!

Стрехнин Юрий Федорович

Федьков ещё издали обрадованно прокричал, на ходу лихо вскидывая руку к пилотке:

— Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! В полк? — Озорное лицо его сияло. — И мы туда ж! У нас и кони есть, опанасенковы. — Обернувшись, он показал на усатого, в годах, солдата, стоявшего возле повозки и смотревшего на них.

— Опанасенко? — Гурьев, знавший многих солдат в своем батальоне, припомнил: полтавский, из недавнего пополнения, под Корсунью был ранен, весной вернулся из госпиталя, обо всем любит рассказать обстоятельно…

Гурьев и Федьков пошли к повозке.

С какой-то

особой, обычно совсем не свойственной этому степенному усачу лихостью, Опанасенко пристукнул каблуками и старательно отдал честь. Он пытался сохранить «официальное» выражение лица, но всё оно, широкое, загорелое, с белыми полосками многочисленных морщин, с выгоревшими досветла редкими, но вместе с тем косматыми бровями и полуседыми подстриженными усами, сияло.

Поздоровавшись с Опанасенко, Гурьев поинтересовался:

— А почему, друзья, вы так разъезжаете?

— Я — из госпиталя, обратно, — доложил Федьков.

— Как же ты сумел запасной полк миновать?

— Я да не сумею! — Федьков горделиво вздернул нос.

— А вы? — спросил Гурьев у Опанасенко.

— Беда до беды, товарищ старший лейтенант. — Только что улыбавшееся лицо усача приняло скорбный вид. — В аккурат перед самым наступлением старшина приказал: сдай старое обмундирование на полковой склад. Поихал. А там кажут: вот тоби бумажка, вези аж на дивизионный, в якой-то «ешти» стоит. Доихал до того «ешти», а дивизионные вже уси на колесах. На той бумажке пишуть поперек, печать ставят и велят: езжай ещё в одно «ешти» — бодай их, — сдашь на армейский склад, бо мы наступаем усем хозяйством. Я кажу; «приказано тильки до полкового склада. Моя часть тож наперед пошла, а вы меня все взад и взад шлете. А тот майор, с дивизионного склада, говорит: «Выполняйте, я отвечаю! А в полк сообщу». И что ты будешь делать? Мое дело солдатское — сполняй, что старшие велят. Поихал до той «ешти», где армейский склад. А навстречу уже все войско идет — и тылы тож: наступление. «Э, — думаю, — Трохим, когда-сь теперь своих догонишь?» Ну, сдал всё имущество, повернул, давай до своих швыдче. А тут який-то скаженый шофер зацепил колесо и порушил мне ось, да и поминай его… Вот лихо! Ни тоби кузни, ни колеса позычить. Приладил вагу, кой-как до села дотяг. А там румыны помогли все справить. Та дуже от своих отстал…

— Я ж ему говорю, товарищ старший лейтенант, — перебил своего спутника Федьков: — брось повозку, сядем на попутные машины. Враз полк догоним. А коней и всё прочее я тебе, Трофим Сидорыч, трофейных — знаешь, каких достану?

— Ни. Своих коней я не можу покинуть. Не треба мне трофейных…

— Чудак! — стоял на своем Федьков. — Сколько мы на твоих трястись будем? А на машинах — враз!

— Ни! На конях — швыдче! Шляхи на разные концы расходятся. Поищешь тех попутчиков! А там дале, кто знает — ходят машины чи ни?

Выслушав доводы обоих, Гурьев решил:

— Поедем напрямик, на лошадях.

— Навпростець? — Опанасенко посмотрел на него с сомнением. — У нас кажут: «Куда вы, дядько, едете?» — «Нема часу, еду навпростець». — «Ну, коли навпростець, то берите хлиба, бо дома ночевать не будете».

— Ничего, я в штабе про короткую дорогу

расспросил. Жаль, карты нет.

— Есть карта! — поспешил доложить Федьков.

— Какая?

— Трофейная. На дороге возле Ясс подобрал.

Покопавшись в повозке, он подал потрепанную карту.

— Только в ней все по-немецки нарисовано. Ну, да чего не разберем — про то расспросим! Я же румынский — во как понимаю!

— Откуда такие познания? — удивился Гурьев.

— А у меня дядька, кооператор, под Котовском меж молдаван двадцать лет живет. Когда я пацаном был — каждое лето у дядьки гостил. Набрался по-молдавански.

— Так то молдавский, а то румынский. Хоть и похожи, а не одно и то же.

— Все одно меня румыны с первого слова понимают, товарищ старший лейтенант.

— Что ж, и Опанасенко румынский изучил? — спросил Гурьев.

— Ни, — вздохнул тот, — слов пять або шесть. Здравствуй — прощай, про воду, про корм! спросить.

— Ничего, как-нибудь объяснимся.

Гурьев развернул измятый, но аккуратно сложенный лист. Карта оказалась крупномасштабной. Многие населенные пункты и дороги на ней не значились, но кое-как ориентироваться она все же позволила бы. Припоминая, что ему показывал на своей карте штабной майор, Гурьев стал прикидывать, как побыстрее догнать полк.

Федьков, смотревший в карту с видом знатока, сказал:

— Может, ещё каких отставших фрицев изловим?

Гурьев улыбнулся:

— Чем воевать-то?

— У Трофима Сидорыча карабин есть.

— Не должно быть противника впереди. С «котлом» покончено. Вот смотри! — Гурьев протянул газету и снова склонился над картой.

Федьков прочел приказ.

— Порядок! Жаль только, что мы с тобой, Трофим Сидорыч, туда не поспели. Дали бы фрицам дыху!

— Дай-кась и я подывлюсь! — попросил Опанасенко.

Он читал долго, сосредоточенно и вдруг воскликнул:

— О це дило! А ну, кто б его подумал!

— Чего, Трофим Сидорыч? — спросил Федьков.

— Да ты дывись, дывись! Ось тут!

— Ну и что же такого? — прочел Федьков фамилию одного из генералов, упомянутых в приказе Главнокомандующего.

— То ж земляк мой!

— Земляк? Подумаешь! У нас в Одессе — знаешь, сколько знаменитых? На каждой улице.

— Тебе не диво, а мне… — Опанасенко замялся, — даже трохи досадно. От сам суди, — он снова ткнул пальцем в газету: — генерал-то цей — я с ним в двадцатом году в одном взводе служил. На одних нарах спали, с одного бачка ели. Он рядовой был и я рядовой. В пехотном сорок девятом имени Третьего Интернационала полку.

— Да ну?

— Свята правда!

— А чего ж досадно?

— А як же! Я ж был боец посправнее его! Всей военной науке его обучал… Он и грамоту-то помене моего разумел. Мне, как службы срок кончал, говорили: «Оставайся в армии, на курсы командирские пошлем». А я не захотел. До дому потягло. А он-то, — кивнул Опанасенко на газету, — видать, так и служит наскризь с той поры. Вот и в генералы вышел… Эх, — почесал он ус, — да если б я с военной линии не сходил, — я бы не меньше его должностей достиг! Ему-то вон, гляди, — сам товарищ Сталин благодарность объявляет.