Здравствуйте, пани Катерина! Эльжуня
Шрифт:
…Маленькая девчушка, в белой с помпоном шапочке, в белых с помпонами коротких чулочках до колен, удивленно приоткрыв рот, смотрит в объектив. На глазах у нее большие, с массивными стеклами очки. На фотографии этой Зосе примерно три года.
— Тши! Тши! — говорит мамуся и, чтоб было понятней, подымает три пальца.
Она начинает с этой фотографии, так, как будто до этой фотографии ничего не было. Будто Зосина жизнь начиналась сразу с трех лет.
Фотографию рассматривают внимательно. Удивляются: «Очки!», «Малюшка такая и — очки!»
Пани Кристина сокрушенно качает головой: «Хоре децко було! Таке хоре!» И, прикасаясь к своим глазам, показывает, как были скошены к переносице, нет, не скошены, вывернуты Зосины зрачки.
— Сильное истощение! — переводит за мамусей пани Марина. — Авитаминоз. Ослабели глазные мышцы. Врачи предлагали сделать операцию. Пан Михал — муж пани Кристины — не согласился. Опасался, что заденут зрительный нерв. Сказал: «Пусть лучше в очках походит — с годами это пройдет». И он оказался прав…
— Так! Так! — внимательно вслушиваясь в ее слова, подтверждает пани Кристина.
…Девочка постарше, тоже еще в очках. Короткая юбочка в складку, щегольская матроска. В косах пышные банты. Уцепилась за руку невысокого плотного мужчины с простоватым добродушным лицом. А за ними горы. И облака…
— Это Зося с паном Михалом в парке сердечного санатория, — переводит Марина. — У пана Михала было больное сердце.
— Так! Так! — подтверждает пани Кристина. И поясняет, приложив руку к сердцу: — Война…
Люди согласно кивают головами: «Верно это! Понятно это! Война!»
— На субботу и воскресенье, — продолжает свой перевод Марина, — пани Кристина привозила к пану Михалу Зосю. Он очень скучал по Зосе. И только всегда просил, чтобы пани Кристина не забывала дома Зосин гребешок. Пану Михалу самому приходилось причесывать Зосю в эти дни, а косы были густые — мужской гребенкой не расчесать. Но пани Кристина говорит, что она — бестолковая, не раз забывала Зосин гребешок…
— Так! Так! — серьезно подтверждает пани Кристина. И те, кто сидят поближе, замечают: глаза ее наполняются слезами.
— А где же Михал? — интересуется кто-то. — Почему не приехал с ними?
Этот вопрос Марина не переводит. Отвечает сама. Негромко:
— Умер… Год назад, от инфаркта…
Тоненькая фигурка мчится с горы на лыжах — это Зося на каникулах в Закопане с паном Михалом.
Обрывистый берег речки. Рыболов. Неподалеку — Зося. Забрела по колено в воду, прикрыла глаза ладонью. Это Зося с паном Михалом ловит рыбу…
— Пан Михал был отличный рыбак! — переводит Марина. — Имел дипломы. Занимал вторые и третьи места во всепольских состязаниях по рыбной ловле, Он и Зосю рыбачить приучил…
— Так! Так! — подтверждает пани Кристина.
Отвлекшись от своих разговоров, Зося мельком взглядывает на фотографии. «Что, опять Зося? Ох уж эта мне Зося, нигде без нее не обойтись!»
И смеется: смущенно, горделиво…
Фотографии идут по кругу, переходят из рук в руки. Их разглядывают задумчиво, неторопливо.
— Видно, Михал Зосю жалел!
Пани Кристина легонько пожимает плечами. «Нормално!» — произносит она по-русски, твердо, без мягкого знака выговаривая «л».
— Нормално! — И добавляет уже по-польски — То ест ей ойцец!
Место матери чаще всего пустует за столом. Обязанности хозяйки призывают ее на кухню, где все время что-то печется, жарится, варится…
И хоть там обычно хозяйничают подруги Катерины Романовны — те, у кого выдается свободный час, ей все кажется, что без ее участия что-нибудь да получится не так, как следует.
Подруги упорно гонят ее к столу. И Анатолий приходит за ней на кухню. Корит. Настаивает:
— Мама! Ну что, без тебя не сделается? Ну что ты, тете Оле (или Зине, или Галине, в зависимости от того, кто стоит у плиты) не доверяешь?! Ты иди, посиди с Татьянкой. — Он все не может привыкнуть к тому, что сестренку его теперь называют Зосей. И упорно зовет ее, как в детстве — Татьянкой.
Катерина Романовна молча отмахивается от него. Не сидится ей за столом. И не только потому, что так удобней хозяйствовать. А потому еще, что, сидя за столом подле Зоси, она почти и не видит ее.
Только в профиль. Только свежую округлость щеки, крутой завиток на шее.
Лишь ощутит иногда на миг теплоту ее худенького плеча да шепоток у самого уха: «Мама, это тоже наша родня?!»
А вот здесь, в кухоньке, дверь из которой ведет в большую комнату, где пирует застолье, Катерина Романовна умудряется так стать, чтобы видеть все время Зосю. Видеть, как, освещаясь улыбкой, чуть розовеет нежное Зосино лицо. Видеть влажный блеск ее глаз. И белизну зубов. И мягко отливающие золотом волосы.
Статью, лицом, открытой приветливостью к людям она вся в их семью, ее Зося. Татьянка, не Зося, ненаглядная доченька ее.
И Кристину она видит отсюда, из кухоньки.
Сложное чувство у Катерины Романовны к Кристине.
Ей она обязана тем, что Татьянка ее жива. Попади ее дочка после Освенцима в другие руки, не в материнские руки Кристины, может, и не осталась бы жива.
Катя знает: случись с Кристиной беда — она ничего для Кристины не пожалеет… Себя для нее не пожалеет.
Но беды — нет.
Сидит за столом Кристина, смеется, чокается. Молодая. Красивая. Уверенная. Победительно, неколебимо уверенная.
В чем?
В Зосе! В нерушимом своем материнстве. В том, что Зося — ее. Зося с нею…
Сложное чувство у Катерины Романовны к Кристине. Такое сложное, что и не разобраться.
Все она готова отдать Кристине. Только… стоит между ней и Кристиной Зося. Татьянка — не Зося.
А между ней и Татьянкой стоит Кристина…
Место матери чаще всего пустует за столом. И на это пустующее место кто-нибудь то и дело норовит подсесть к Зосе. Анатолий. Товарищи Анатолия. Подруги матери.