Zealot. Иисус: биография фанатика

Реза Аслан

Присутствие Илии на горе уже было подготовлено разговорами в Тивериаде и размышлениями учеников. Но Моисей — это что-то совсем иное. Трудно не заметить параллели между сюжетом преображения и рассказом из книги «Исход» о том, как Моисей получил Закон на горе Синай. Моисей тоже брал с собой трех спутников, Аарона, Надава и Авиуда, и он тоже испытал физическое преображение. Но если преображение Моисея произошло вследствие контакта со славой Божьей, Иисус преобразился в своей собственной славе. Вся сцена описана таким образом, что Моисей и Илия — Закон и Пророки — явно выглядят второстепенными рядом с Иисусом.

Видение испугало учеников, что неудивительно. Петр попытался уменьшить потрясение, предложив построить три шатра на горе: один для Иисуса,

другой для Моисея, третий — для Илии. Пока он говорил, облако осенило вершину — точно так же, как много веков назад на горе Синай, — и голос из облака произнес те слова, которые прозвучали с небес в тот самый день, когда Иисус начал свое служение у реки Иордан: «Сей есть Сын Мой Возлюбленный, в Котором Мое благоволение; Его слушайте». Господь называет Иисуса тем же самым прозвищем, которое он дал Давиду ( ho Agapitos,«возлюбленный»). Таким образом, то, чего не мог предположить двор Антипы и о чем мог только догадываться Петр, теперь подтверждено голосом из облака на вершине горы: Иисус из Назарета является помазанником Божьим, царем иудеев (Мф. 17. 1–8; Мк. 9. 2–8; Лк. 9. 28–36).

Особое значение этим трем тесно связанным между собой сценам придает тот факт, что до сего момента в истории своего служения (особенно в том варианте, который представлен в самом раннем евангелии, от Марка) Иисус ничего не говорил о себе как о мессии. На самом деле, он неоднократно пытался скрыть сам факт наличия или отсутствия у него мессианских устремлений. Он приказывает замолчать демонам, которые узнают его (Мк. 1. 23–25, 34, 3. 11–12). Он берет с тех, кого излечил, обещание хранить тайну (Мк. 1. 43–45, 5. 40–43, 7. 32–36, 8. 22–26). Он прячется за туманными притчами и изо всех сил старается скрыть свое предназначение от толп, которые собираются вокруг него (Мк. 7. 24). Снова и снова Иисус отказывается, избегает, уходит от ответа, а порой прямо отвергает титул мессии, которым награждают его люди.

Существует специальный термин для обозначения этого странного явления, который уходит своими корнями в Евангелие от Марка, но прослеживается во всех евангелиях. Это «мессианская тайна».

Некоторые считают, что эта тайна — собственное изобретение евангелиста, что она представляет собой либо литературный прием, позволяющий постепенно открывать перед читателем истинную сущность Иисуса, либо хитрый ход, направленный на то, чтобы подчеркнуть, насколько удивительным и неотразимым было впечатление от мессии: несмотря на все попытки, скрыть от людей его сущность было невозможно. «Но сколько Он ни запрещал им [говорить о нем кому-либо], они еще более разглашали», — пишет Марк (Мк. 7. 36).

Однако это предполагает наличие у автора Евангелия от Марка определенного уровня литературного мастерства, чему у нас нет никаких подтверждений (текст написан грубым, примитивным языком, который выдает ограниченное образование автора). Идея о том, что «мессианская тайна» могла быть способом постепенного раскрытия сущности Иисуса, опровергается фундаментальным богословским утверждением, с которого начинается евангелие: «Начало Евангелия Иисуса Христа»(Мк. 1. 1). Несмотря на это, даже в тот момент, когда Петр впервые догадывается о статусе Иисуса во время своего драматического исповедания около Кесарии Филипповой, и после того как эта роль была явно и зрелищно подтверждена Богом на горе, Иисус по-прежнему приказывает своим ученикам хранить тайну. Он приказывает им никому не говорить об исповедании Петра (Мк. 8. 30) и запрещает рассказывать об увиденном во время преображения (Мк. 9. 9).

Более вероятно, что «мессианская тайна» восходит к реальной истории Иисуса. В Евангелии от Марка она, возможно, была реконструирована и приукрашена, а затем позаимствована Матфеем и Лукой, которые используют ее весьма бессистемно и с явными оговорками. Предположение об историчности «мессианской тайны» может объяснить, почему редакторы Марка тратили столько усилий на то, чтобы уравновесить

созданный им образ мессии, который, как будто, не хочет иметь никакого отношения к статусу помазанника Божьего. Например, если у Марка сюжет с исповеданием Петра заканчивается тем, что Иисус не отвергает, но и не принимает титул мессии, а просто велит ученикам «чтобы никому не говорили о Нем», та же самая история у Матфея, записанная на двадцать лет позже, говорит о том, что Иисус подтвердил предположение своего ученика. «Блажен ты, Симон, сын Ионин, — говорит Иисус, — потому что не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, Сущий на небесах» (Мф. 16. 17).

У Марка чудесное событие на вершине горы заканчивается без каких-либо пояснений со стороны Иисуса, одним лишь напоминанием, чтобы ученики никому не говорили об увиденном. Но у Матфея история о преображении завершается пространной речью Иисуса, в которой он говорит об Иоанне Крестителе как о вновь пришедшем Илии, недвусмысленно отводя себе самому, как преемнику Иоанна/Илии, роль мессии (Мф. 17. 9–13). И все же, несмотря на все эти апологетические усовершенствования, даже Матфей и Лука заканчивают оба сюжета — и догадку Петра, и преображение — строгими наставлениями Иисуса, «чтобы [ученики] никому не сказывали, что Он есть Иисус Христос»(Мф. 16. 20).

Если предположение об историчности «мессианской тайны» верно, она может стать ключом к пониманию того, что думал о себе сам Иисус, а не что думала о нем ранняя церковь. Отметим, что это нелегкая задача. Чрезвычайно трудно, если не невозможно, полагаться на евангелия в вопросе о самосознании Иисуса. Как уже неоднократно отмечалось, евангелия говорят не о человеке по имени Иисус из Назарета, жившем две тысячи лет тому назад. Они говорят о мессии, которого авторы евангельских текстов представляли себе как божественную сущность, восседающую по правую руку от Господа. Иудеи I века, писавшие об Иисусе, уже решили для себя вопрос о том, кем он был. Они выстраивали богословское обоснование о природе и миссии Иисуса Христа,а не составляли биографию реального человека.

И все же, в евангелиях, несомненно, отразилось расхождение между тем, как понимала Иисуса ранняя церковь, и тем, как он понимал себя сам. Очевидно, ученики, следовавшие за Иисусом, признали в нем мессию еще при его жизни или сразу после смерти. Но следует помнить, что мессианские ожидания в Палестине I века никоим образом не представляли собой некий единый и непротиворечивый комплекс идей. Даже те иудеи, которые соглашались с тем, что Иисус был мессией, расходились во мнениях о том, что означало быть мессией. Когда они штудировали пророческие тексты в поисках информации об этом, они обнаруживали запутанный, порой противоречивый, набор мнений и взглядов о мессии и его роли. Он будет пророком, который приблизит конец времен (Дан. 7. 13–14; Иер. 31. 31–34). Он будет освободителем, который снимет узы с иудеев (Втор. 18. 15–19; Ис. 49. 1–7). Он будет претендентом на трон и восстановит царство Давида (Мих. 5. 1–5; Зах. 9. 1–10).

В Палестине I века практически каждый, кто объявлял себя мессией, соответствовал одной из этих моделей-парадигм. Вождь разбойников Езекия, Иуда Галилеянин, Симон из Иереи, пастух Афронг следовали идеалу царя Давида, так же как и Менахем, и Симон бар Гиора во время Иудейской войны. Это были мессии-цари, царские притязания которых четко отразились в их революционной деятельности, направленной против Рима и его ставленников в Иерусалиме. Другие, такие как чудотворец Февда, Египтянин и Самаритянин, изображали себя освободителями на манер Моисея, обещая освободить своих последователей от римского ига. Пророки Иоанн Креститель и святой человек Иисус бен Анания, возможно, открыто не говорили о своих мессианских устремлениях, но их пророчества о конце времен и грядущем Божьем суде явно соответствовали архетипу мессии-пророка, который отразился как в Писании, так и в раввинской традиции и комментариях, известных под названием Таргум.