Зебра полосатая. На переломах судьбы
Шрифт:
Им стал в институте Гипроводхоз так называемый Технический отдел, занимавший одну большую комнату, в которой помещалось 22 сотрудника. И на всех был всего один телефон, стоявший на столе начальника. Но именно этот аппарат, а не его владелец, был нашим лидером, центром всеобщего внимания, ожидания, надежд, тревог. И вместе с тем яблоком раздора, так как каждому был постоянно нужен. “Меня просили позвонить в Минспецстрой”, – говорил кто-нибудь, брал трубку и долго шептался с ней, зайдя за шкаф, приглушавший его ругань со сварливой супругой.
Бывало, что телефон не только напрягал, но и развлекал, например, когда замначальника отдела милейший человек
Наверно, в Гипроводхозе я впервые почувствовал вкус к свободному для себя выбору, чем заниматься завтра, через неделю, в будущем месяце. Каждое утро я быстренько расправлялся с разными служебными задрочками: бегом строчил ответы на разные письма, заявления, рапорты, резвым наскоком составлял всякие Инструкции, Рекомендации, Указания. А затем не без удовольствия с неторопливым усердием приступал к каким-нибудь своим, самим собой замышленным делам.
Одной из наиболее привлекательных была разработка и осуществление рацух рационализаторских предложений. Что это такое? Объясню на примере.
В тот день в навозной куче подсунутой мне начальством макулатурной муры, которую я, как всегда, распихивал по разным адресатам, перед моими глазами вдруг сверкнуло золотое зерно. Им было письмо какого-то пожарника из какого-то Угрюмска. В рукодельном конверте из плотной серой бумаги лежал чертеж и описание интересного поливального устройства, в которое превращался обычный пожарный шланг. То было простое и дешевое техническое решение.
Автор предлагал гибкий резиновый брансбойд по всей его длине оснастить пружинистой металлической лентой. В нерабочем положении свернутый цилиндрической бухтой он, как и все его прототипы, лежал в кузове машины. Для приведения в рабочее состояние при орошении полей подаваемая в шланг вода своим напором его распрямляла, вытягивала и далеко выбрасывала струю для полива. После завершения работы и прекращения подачи воды шланг под действием одетой на него пружины сам сворачивался обратно в бухту.
Что он заменял? Целую ирригационную машину. Применявшиеся тогда разные “Волжанки”, “Фрегаты” и другие дождевальные гиганты для полива посевов и посадок должны были по ним проехать, а значит, навредить: утрамбовать почву, помять поросли, поломать ветки. А еще требовались всякие эксплуатационные затраты: аренда техники, зарплата машиниста, расход дизельного горючего и прочее. А тут ничего этого было не надо.
Я списался с тем пожарником, взял в компанию ребят из отдела мелиорации, с которыми мы разработали рабочие чертежи, сделали в институтских мастерских опытный экземпляр, провели испытание и попытались заручиться поддержкой в Минводхозе для использования на практике. Но не тут-то было, мы, по обыкновению тех старых традиций планового социализма, сразу же воткнулись в резиново-каменную стену. Министерское начальство держало все калитки в ней на крепком запоре.
Оказалось, дешевизна и простота нашего внепланового не спущенного сверху новаторства не только не нужна, но даже вредна. Потому что его принятие означало отказ от уже заказанных по выгодному сговору с подрядчиком машин, съеживание кошелька левых бабок, потерю блатных служебных кресел и прочих привычных привилегий. Могла
Это был типичный пример осуществления пустопорожнего лозунга родной коммунистической партии, провозглашавшего, что “экономика должна быть экономной”. В период брежневского застоя гнобилось любое обновление техники и технологии. Почти всему новому, совершенному, передовому в науке и технике суждено было в своем большинстве оставаться лишь в замыслах, прожектах (а не в проектах), в лучшем случае – на красивой бумаге.
Вот и у меня на самой дальней полке шкафа уже много лет пылятся 20 листков плотной тисненой бумаги с большими цветными гербами СССР и яркими красными ленточками, завязанными изящными бантиками. Это в моем архиве скучает по настоящему делу коллекция никем не востребованных государственных “Авторских свидетельств на изобретения”.
Сколько мозговых извилин и нервных клеток перенапряг я для того, чтобы их создать, описать, продвинуть, привлечь к ним внимание, получить одобрение влиятельных научных чинов и чиновников. Однако почти все мои гербоносные бумаги оказались лишь жидким маслом для сердца, лубочным украшением послужного списка, латунной брошкой на груди трудовой биографии, услащением моего жалкого тщеславия. А теперь их стоимость совсем упала до цены туалетной бумаги.
Я вижу, как после моей смерти, устало разбирая старые пожелтевшие листки папок моего архива, дочки наткнутся на пачку этих красивых Свидетельств прошлых профессиональных достижений своего папаши. Вряд ли им придет в голову что-либо прочесть, скорее всего, они небрежным движением руки просто бросят их на пол в кучу прочих производных его научной карьеры, ждущих очереди на выкидыш в мусорное ведро.
Многие верят в существование предначертания Свыше своего жизненного пути – конечно, проще довериться дальновидности великомудрой Судьбы и ничего самому не думать, не гадать. Хотя, существует ведь и свобода выбора. Вот она-то и подвергла меня в долгое и тягостное раздумье. Став дипломированным инженером, я оказался на развилке трех профессиональных путей: производственного (стройка), проектного и научно-исследовательского. Папа всю свою трудовую жизнь провел проектировщиком и многие годы успешно работал в серьезной должности главного инженера проекта. Маме, по мере возможности даже в трудные антисемитские годы, удавалось заниматься исследовательской работой, которая для человека с высшим образованием всегда считалась более престижной, чем какая-либо другая.
Я же, опробовав “прелести” строительного производства в Куйбышеве на Великой стройке коммунизма, возвращаться на этот убойный путь больше не хотел. В то же время скучная рутина и каждодневная занудность проектного дела тоже мне не нравилась. Поэтому мой беспокойный характер тянулся к научной работе, представлявшейся мне более живой, динамичной, интересной.
Но еврею беспартийному просто так попасть на нее было, ох, как нелегко. Взять, хотя бы ту мою безуспешную попытку устроиться в институт “Водных проблем” Академии наук. Я и сейчас, вспоминая о ней, удивляюсь своей тогдашней глупости, наглости и недомыслию – неужели я, и впрямь, мог расчитывать на хоть какое-то местечко в фундаментальной науке? Дурак был, да и только.