Зеленая бездна

Садур Екатерина

Ленивые, подошли охранники. Их было двое. Им было жарко в серых форменных брюках и глухих рубашках. Один был черноволосый в кепке. Он закатал рукава до локтя. Второй был очень маленький, коренастый, со светлыми выгоревшими волосами и темным загаром. Загар был настолько глубок, что волосы казались белыми, такими же, как выгнутые полоски бровей и короткие, но частые ресницы. Им не хотелось кричать и выталкивать хохла, но они знали, что он будет упираться и не уходить.

– - Пойдем, -- миролюбиво попросил черноволосый.

А маленький кивком головы указал на выход.

– - Это все он, -- вскрикнул хохол и показал на Егора, --

я сидел тихо, понимаешь?
– - и для искренности ударил черноволосого по плечу.
– - Понимаешь, да?

Лицо черноволосого сделалось угрюмым.

– - Пойдем, -- мрачно повторил он.

– - Я спокойно сидел, -- разбушевался хохол, -- и вдруг он... он... сел напротив!

Но охранники уже сводили его по ступенькам.

– - Отпустите, братья!
– - взмолился хохол.

– - Иди, -- согласился маленький охранник и равнодушно столк

нул его с последней ступеньки, у которой сидел фотограф.

Хохол поискал глазами и уперся в щит с фотографиями.

– - Я отдыхал, -- обратился он к фотографу, -- ты видел, скажи? Я сидел один и отдыхал...

Фотограф предложил ему сняться с обезьянкой.

– - Да иди ты, -- махнул рукой хохол.
– - Я никого не трогал, понимаешь?

Обезьянка звонко покатила колесико.

Егор злобно посмотрел ему вслед и усмехнулся. Эта усмешка неприятно поразила меня. Я никак не могла понять, что же она мне напоминает, и вдруг вспомнила местных подростков на Набережной. Они садятся спиной к морю и тоскливо смотрят в толпу, а толпа не видит препятствия и смотрит на море. Иногда среди них попадаются очень красивые, но даже у самых красивых обязательно окажутся редкие выщербленные зубы и липкая слащавая речь. На шеях у них висят бритвочки с тупыми краями. Они пристально разглядывают ноги проходящих девушек или беспокойными взглядами упираются в лица, но не смеют подойти и обязательно прошепчут что-нибудь вслед.

Старуха и продавщица соломенных шляпок равнодушно переглянулись.

– - Давит жара, -- сказала продавщица, -- хоть вообще днем не выходи.

– - Так и гнет к земле, проклятая, -- согласилась старуха.
– - Я теперь часто выхожу по ночам. Спускаюсь с Чайной горки на велосипеде и сразу -- в море; и плыву, плыву... А вода такая мягкая, такая теплая, как пуховая перина... Благодать.

Но продавщица не успела ответить. К ней подошли покупатели и спросили, нет ли шляпок-канотье.

Старуха взглянула на покупателей. Ее взгляд остекленел, перевернулся и обратился внутрь. Во взгляде застыло удивление от того, что она сама в себе разглядела.

Мы поднялись в Массандру, когда уже совсем стемнело. Во дворике у Клюковых горел свет. Молодая женщина из отдыхающих развешивала на ночь белье. Над крыльцом горел подвесной фонарь, но его света хватало только на маленький дворик Клюковых, и сразу же с двух сторон ограды чернели чужие сады. Старуха Клюкова спустилась с крыльца и торопливо перебежала двор. Она склонилась над столом, стоявшим на границе света и темноты, и почти полностью утонула в темноте. Только плечо, локоть и длинная складка старушечьей юбки попадали в полоску света. Мы шли по темной улице, и клочок сада, вырванный из темноты, и женщина с бельем, и старуха Клюкова, возившаяся у стола, -- вся эта очарованная жизнь поразила меня. Днем я равнодушно проходила мимо: две плоские ступеньки перед домом, покосившийся умывальник с разбитым зеркалом; женщина, развешивающая белье, сонно зевала,

показывая мокрый глубокий рот, и смотрелась в осколок зеркала. Но сейчас они предстали в новом, таинственном свете, подтверждая, что за чертой ночи продолжается жизнь.

Точно так же неделю назад я стояла на балконе. Старуха с Нино допивали чай в беседке. Огромная Нино в своей необъятной ночной рубахе сидела напротив маленькой старухи. Лампа раскачивалась под потолком, по очереди освещая лица. Они казались мне настолько притягательными, что я невольно стала вслушиваться в их разговор.

– - Ты помнишь, как Гоги научился кататься на велосипеде? Ему было пять лет?
– - спросила Нино, и лампа качнулась в сторону старухи.
– - Помнишь, как он выехал за ворота, а по дороге шел грузовик и остановился в двух шагах от Гоги?

– - Помню, -- сказала старуха, и лампа качнулась в сторону Нино.
– - Тот водитель вылез из кабины, и ты хотела ударить его, но не достала, такой он был рослый. Тогда он специально нагнулся к тебе, чтобы ты дотянулась...

– - А Гоги сказал...

Но я не дослушала. Меня окликнул из комнаты Роман.

Мы подошли к дому, Егор привычно обнял меня, как бы прощаясь, и хотел договориться, как мы встретимся завтра. Рубашка была расстегнута на груди, он смотрел мне за плечо в темный неподвижный сад, и я сказала, точно так же не глядя на него:

– - Если среди ночи ты поднимешься по черешне, я открою тебе окно.

– - Что?
– - переспросил он и нагнулся, чтобы расслышать.

Я повторила.

Он отпрянул от меня и промолчал.

Когда мы вошли в ворота, то первым делом увидели Нино. Она сидела в беседке и раскладывала пасьянс. Было темно, и в свете электрической лампы подсолнухи на ее платье не горели, как днем на пляже, а едва тлели.

– - Где вы были?
– - пытаясь казаться равнодушной, спросила Нино.

– - На море, -- ответил Егор. В его ответе было все и ничего.

– - Что вы делали весь день?
– - снова спросила она, и в ее вопросе скользило: "Зачем ты обнимал ее?"

– - Купались и сидели в кафе, -- ответил Егор, а ей хотелось услышать: "Да что ты, я даже пальцем до нее не дотронулся..."

Все время, пока я готовила ужин на летней кухне, Нино пристально следила за мной. Я пыталась прочесть ненависть в ее взгляде, но ненависти там не было, была одна тоска.

Ночью я вспомнила "Пражскую".

Были последние дни августа, и наша школа у оврага с озерцом на дне все еще пустовала, и мы с Галей вошли с черного хода. Мы сидели на матах в спортзале. Высокие окна были затянуты сеткой, местами сетка оползла, открывая мутные стекла. Разговора не получалось. Я задавала вопрос, Галя, не дослушав, начинала отвечать, потом мы надолго замолкали, придумывая, что сказать дальше.

– - А как Женя Дичко?
– - вяло спросила я.

– - Женя...
– - начала она, но тут же прервалась.
– - Что еще ты хочешь узнать от меня?

И вскинула на меня пронзительные кукольные глаза.

– - Ничего, -- весело ответила я.

– - Ничего...
– - тут же поверила она и стала рассказывать про Женю: -Раньше я ее жалела, а сейчас моя жалость кажется мне такой смешной. Я зашла к ней вчера, а она надевает тоненькую батистовую кофточку, а кофточка трещит на плечах. Она спрашивает: "Красиво?", а сама знает, что уродливо, но улыбается так, как будто бы не знает...