Зеленая брама
Шрифт:
Мы отдаем эти поля и холмы даже без сопротивления.
Солдат сорок первого года, каких-нибудь две недели кочующий из боя в бой, не может разбираться в вопросах тактики, а тем более стратегии. Он не хочет поверить мне, что единственно правильное решение в создавшейся обстановке — оторваться от противника и отступить на рубеж реки с детским именем Мурашка.
Я говорю, что в сегодняшнем бою он был героем. Не льщу, говорю то, в чем убежден.
Он смотрит на меня исподлобья, воспринимая мои слова как неуместную лесть. Кому нужен такой
Известие о предстоящем отходе распространяется быстрее, чем наша запланированная разъяснительная работа. Тем более что всей серьезности создавшегося положения я выдать не имею права. Меня, что называется, не уполномочивали.
Где-то в этих наскоро отрытых окопах возникает черное подозрение: не является ли немецким агентом этот неизвестный старший политрук, который лишь позавчера показался здесь и все время что-то записывал в тетрадочку в косую линейку?
Чувствую на себе тяжелые, недоверчивые взгляды.
Командир полка майор Михмих ведет разговор с лейтенантом, заменившим только что умершего от ран комбата. До меня доносятся лишь обрывки слов, но видно, что разговор идет на крутых виражах.
Лейтенант не может понять командира полка, да и сам командир рад бы оказаться лгуном, но, увы, он говорит правду, невыносимо горестную и знающую лишь единственный путь к спасению полка, а дальше и дивизии, а может быть, и армии.
Надо отступить, отойти как можно скрытней и быстрее.
Я отходил с этим полком. Страшная была у нас ночь.
Разговоров пришлось наслушаться всяких. И даже, что командир полка продался, а прибывший на наблюдательный пункт капитан с пакетом — вовсе не из штаба армии, а черт его знает откуда.
И конечно же кто-то в темноте уверяет, что, не останови мы преследование, так бы и гнали «его» до новой государственной границы, что был приказ самого Сталина двинуться вперед и овладеть городом Люблином, а наши начальники его не выполнили, все отходят и отходят.
Утром, когда полк остановился на рубеже, предписанном в армейском приказе, выяснилось, что капитан с пакетом промахнулся — искал дивизию, а попал прямо в полк,— поэтому другие полки не получили приказа, и теперь с ними нет никакой связи, и дороги перерезаны. Потом стало слышно, что еще один полк и часть танковой дивизии вырвались, потеряв много людей и техники.
А я на какой-то шальной полуторке, принадлежавшей понтонно-мостовому батальону и потерявшей его, проскочил на Подволочиск и услышал там, что армия отходит на старую границу и уж дальше в глубь страны не сделает ни шагу.
Две недели августа
1 августа
Ночью группа войск и ее штаб оставляют Умань.
Приказ командования Южного фронта: отойти на рубеж реки Синюхи.
На рассвете Военный совет двух армий радирует командованию Южного фронта и Государственному
Дошла ли радиограмма до Ставки?
Но до штаба Южного фронта депеша дошла, и командующий И. В. Тюленев немедленно радирует ответ: «Прочно удерживать занимаемые рубежи...»
По названиям населенных пунктов, указанных в радиограмме, можно определить, что Понеделин нацеливался на прорыв в юго-восточном направлении.
1 августа, возможно, прорыв удался бы...
Штаб Южного фронта располагал сведениями, к сожалению не очень достоверными, будто противник выдохся и остановился. Кроме того, некоторые донесения укрепляли надежду. Вот, например, сводка № 071, тоже датированная 1 августа и дошедшая до штаба Южного фронта:
«13 часов. Пограничники и войска 10-го укрепленного района овладели Нерубайкой и продолжают наступление на Торговицу».
Но следующая депеша — записка от начштаба 6-й армии, переданная с оказией (эвакуация раненого на самолете), полна тревоги:
«15 часов 45 минут. Для принятия эффективных мер и выбора направления выхода из окружения прошу срочно (лучше самолетом, чем по радио) сообщить, где находятся
ваши силы, направление действий противника и ваши планы на ближайшие дни. Самолетов связи мы не имеем. Иванов».
И опять — надежда!
«17 часов 00 минут. 44-я горнострелковая дивизия, разрывая кольцо противника, овладела Новоархангельском...»
К сожалению, закрепиться ей не удалось.
Вечер того дня был тихий и душный. Противник вел редкий артиллерийский обстрел.
В поисках ночлега я разыскал землянку штаба 99-й дивизии. Комиссар А. Т. Харитонов с шутливой досадой сказал: «И ты на мою голову!» Во время боя в Ивангороде к нам явились писатели Иван Ле, Леонид Первомайский и Виктор Кондратенко. Они прямо из Киева, привезли, оказывается, поздравление маршала Буденного с орденом Красного Знамени и песню дивизии, сочиненную Александром Твардовским. Вот, посмотри!
Я увидел знакомый почерк Твардовского. Он послал в подарок дивизии рукопись. Полковой комиссар Харитонов прочитал:
Били немца-фашиста, Били крепко и чисто И сегодня идем добивать.И добавил, раздумывая вслух:
— Не очень актуальный куплет. Нынче они нас бьют. Но мы еще споем эту песню в Берлине и Гамбурге!
Я точно запомнил поразившее меня тогда упоминание о Берлине и Гамбурге...