Зелёная кобыла(Роман)
Шрифт:
Она повернула голову, как бы призывая всех Меслонов в свидетели. По сидящему вокруг длинного стола семейству прошло торжественное, медленное движение, и послышался шепот:
— Правда, правда, такой был сильный. И такой сноровистый — нужно было видеть. Работал, как никто.
В улыбке старухи отразились и гордость и отчаяние одновременно.
— А теперь уж целую неделю ничегошеньки не ест, вот до чего дошло. Завтра, мой бедный Оноре, будет уже восемь дней. Такой сильный человек, а?
Одуэн произнес
— Это ты там, Оноре, разговариваешь на кухне? Зайди-ка сюда.
Оноре, ступая вслед за старухой, несущей лампу, вошел в спальню. Филибер Меслон лежал на своей кровати; щеки у него ввалились, глаза потухли. Увидев его, настолько худого и бледного, что без тонюсенькой струйки дыхания, сочившейся с предсмертным шумом меж белых губ, его можно было бы принять за покойника, Оноре почувствовал, как от жалости у него перехватило горло. Он попытался сказать веселым голосом:
— Здоровьичка вам, Филибер. Мне-то говорили, что вы приболели, а я смотрю, вид у вас хоть куда.
Старик обратил на него свои утратившие блеск зрачки и знаком попросил сесть.
— Хорошо, что ты пришел. Самое время.
Он говорил по-прежнему тем же высоким и сухим, привыкшим командовать голосом, так, как говорил в муниципальном совете, но только теперь голос быстро выдыхался, а временами и вовсе пропадал.
— Совсем уж помираю, — сказал он еще.
Оноре и старуха дружно запротестовали. Филибер сделал нетерпеливый жест.
— Выбирать не приходится, — продолжил он, — обидно вот только, что прямо посреди жатвы.
— Ну к отаве вы поправитесь, — сказал Оноре.
— Нет, — улыбнулся Меслон, — отавы мне уже не видать. Я буду помогать ей расти.
Обессилев, он прикрыл веки; рука его прижалась к вздымающейся груди, откуда послышался переливчатый хрип, Одуэн, решив, что надо оставить его и покое, на цыпочках направился к двери, но Филибер, не открывая глаз, произнес:
— Останься, малыш. А ты, жена, — на кухню. И накрой дверь, мне нужно ему кое-что сказать.
Когда старуха вышла из комнаты, Меслон приоткрыл глаза. Оноре сидел возле кровати и с любопытством ждал. Даже вопросительно вскинув подбородок. Старик некоторое время молчал, и могло показаться, что он забыл о присутствии Оноре… Вдруг он приподнялся на подушке, полыхнул огнем взгляд его широко раскрытых глаз, лицо оживилось и руки пришли в движение, усталые губы напряглись гневом и иронией. Он выговорил резким, на грани срыва голосом:
— Ну вот, похоже, клерикалы начинают гоношиться.
Оноре помолчал немного, прикидывая в уме, уж не дошли ли до Меслона какие-нибудь сведения о маневрах Малоре? Он качнул головой и сказал осторожно:
— Знаете, этих людей с их генералом
Нетерпеливым жестом Филибер прервал его. Сам он рассчитывал на генерала Буланже, дабы тот выполнил работу истинного республиканца, то есть вернул бы Эльзас и Лотарингию, подавил реакцию, освободил Польшу и прогнал бы всех тиранов Европы.
— Мне нужен военный, — сказал он, — и такой военный, который не был бы маркизом. Но я хотел поговорить не об этом. Сейчас есть кое-что более срочное. Оноре, вокруг поста мэра Клакбю ведутся интриги.
— Да ну что вы, Филибер, это вам просто так кажется.
— Кое-кто только и ждет когда я умру, чтобы занять мое место. Так-то вот, клерикалы не дремлют.
— Ведь их же в Совете всего четверо, — возразил Оноре.
— Но они упрямые и опасные. К тому же если бы речь шла только о них…
Одуэн почувствовал, что его опасения имеют под собой вполне реальную почву. Он подумал о доме ветеринара, удобном доме, где было достаточно места и для людей и для скотины; о крепко сколоченном доме с исправными дымоходами, с садом впереди, садом позади и полями вокруг. Он решил не выдавать своего беспокойства, да ведь пока и в самом деле ничего не угрожало.
— Послушай, Филибер, я тоже стал республиканцем не вчера. Я встречаюсь с людьми, разговариваю с ними, не далее как в четверг вечером был в совете. Поверьте мне, глаз у меня наметанный; так вот что я могу вам сказать: не грозит нам пока ничего.
— Боже мой, но ведь и я тоже встречаюсь с людьми. Кюре три раза наведался ко мне на неделе…
— О! Кюре… Стоит кому-нибудь прилечь с насморком, как он уже тут как тут.
От приступа ярости Филибер даже весь затрясся.
— Да, но зачем тогда он все толковал мне о политике? Дух согласия, дух согласия, толковал он, призовите-де ваших друзей к умеренности, и уж я не знаю что еще… Если бы он не был мне нужен, чтобы помочь подохнуть, я бы просто попросил своих парней выставить его за дверь. Ишь, дух согласия… Так что, когда я тебе говорю, что эти люди будут всегда стремиться оседлать нас…
От усталости и гнева у него сорвалось дыхание; грудь его мелко задрожала от одышки, глаза, полные страдания и ужаса, ввалились, мышцы шеи напряглись. Он широко раскрыл рот, вытянул вперед руки и громко захрапел. У Оноре мелькнула мысль, что больной вот-вот умрет у него на руках. Он взял его за запястье и тихо позвал:
— Филибер… ну же! Филибер…
— Нас, оседлать нас… — тоненьким голоском выдавил из себя старик.
Оноре, как веером, стал обмахивать его лицо своей шляпой. Дыхание выравнялось, стянутые судорогой мускулы лица постепенно расслабились. Старик не терял ни секунды: