Зеленая кобылка
Шрифт:
Своего отца я догнал, когда он поравнялся с соседней, Кабацкой улицей. Отец усмехнулся:
— Тебе куда?
— Я, тятенька, в Доменную… К Силку Быденку…
— Зачем это?
На этот вопрос я не знал, что сказать. Никак не придумывалось.
— Так… Говорят, у него крючки есть…
— Самоловы, поди?
Я обрадовался и принялся врать о крючках, но отец не дослушал:
— Ступай домой.
В голосе не было строгости, и я уже по-простому запросился:
— Я с тобой пойду!
— Нет, Егоранько, нельзя. Потом тебе скажу…
— Когда скажешь?
— Ну, когда надо, тогда и скажу. Ступай!
Приходилось идти домой без удачи.
Петьки еще не было. Кольша спокойно сидел на завалинке у Маковых. Я сказал, что отец меня воротил, и в утешенье себе добавил:
— Обещался потом сказать.
— Ну-к, я говорил — скажут. Зря Петьша трепещется.
С этим я не мог согласиться. Когда еще скажут! Надо теперь узнать.
От Маковых вышел Илья Гордеич. Одет он по-праздничному, но как-то чудно: ворот синей рубашки расстегнут и торчит заячьим ухом, суконная тужурка надета в один рукав, левый карман плисовых шаровар вывернут, фуражка сидит криво и надвинута на глаза. Что это с ним? На ногах нетвердо держится! Когда напился? Сейчас трезвехонек был.
— Что, угланята, [1] уставились? Пьяных не видали? — спросил Илья Гордеич и, пошатываясь, пошел вверх по улице.
Мы переглянулись и стали смотреть, что будет дальше. Пройдя домов пять, Илья Гордеич совсем по-пьяному затянул:
Ой-да, ой да за горой, За круто-о-ой…Запыхавшись, прибежал Петька и стал рассказывать:
— Сеньшин отец с удочками пошел! В ту сторону… Понятно? Не поймаю ли, говорит, вечером ершиков, а у самого и червей нет и удочки у Сеньши взял. Рыболов, так точно… У вас что?
1
Угланята (углан) — баловники, шалуны (Прим. автора.)
Мы рассказали. Петьку больше всего удивило, что отец у него напился.
— Вина-то в доме ни капельки. Знаю, поди. Выдумываете?
— Ну-к, гляди сам. Вон он у Жиганова дома куражится.
— Верно… Пошли, ребята!
Около камней у дома подрядчика Жигана стоял Илья Гордеич и громко спрашивал двух работников Жигана:
— Мне почему не гулять? Сенцо-то у меня видали? Что ему сделается, коли оно у меня под крышей… а? Слыхали про Грудки-то? Нет? Все зароды [2] в дыму. Не слыхали?
2
Зарод - стог, скирд сена (Прим. автора.)
Со двора торопливо выбежал Жиган и, отирая руки холщовым фартуком, спросил:
— О чем ты, Гордеич?
— Тебя не касаюсь… С ними разговор.
Илья Гордеич, сильно шатаясь из стороны в сторону, пошел дальше и опять запел:
Ой да, ой-да за горо-о-ой…Жиган поджал губы:
— Напьются, главное дело, а тоже! Что он сказывал?
— Ну, выпивши человек… мало ли сболтнет…
— На Грудках?
— Все, говорит, зароды в дыму.
— На Грудках?
— Так сказывал… Пьяный ведь — что его слушать…
— Тебе, главное дело, горюшка мало, что у хозяина на Грудках три зарода. Работнички!
Увидев нас, Жиган спросил Петьку:
— Был у вас кто нонче?
— Не видал.
— Говорил отец с кем-нибудь?
— Стоял давеча в заулке. Разговаривал с какими-то.
— С кем?
— Нездешние. По-деревенскому одеты. С вилами, с граблями… На паре. Пятеро их.
— Откуда ехали?
— С той стороны, — указал Петька.
— О чем говорили-то?
— Не слушал я.
— Ну и соседи у меня! Им бы, главное дело, худое человеку сделать! Про беду сказать — язык заболит! По пьяному делу разболтался, и то за счастье почитай. Чем, главное дело, я поперек горла людям стал? — И Жиган, потряхивая козлиной бородкой, побежал во двор.
Илья Гордеич между тем перешел на другую сторону улицы и остановился перед окнами чеботаря Гребешкова. Петька удивился:
— На что ему Гребешков сдался? Сам Гриньше говорил: «Берегись Дятла, наушник он, для виду только чеботарит».
Илья Гордеич сел на завалинку и стал скручивать цигарку. Возился он с этим долго. Бумага не слушалась, табак сыпался на землю. Вышел Гребешков маленький, вертлявый человечек с большим носом, взял у Ильи Гордеича кисет и бумагу и свернул две цигарки. Было не слышно, о чем они говорили, но вот Илья Гордеич стал стаскивать с левой ноги сапог. Делал он это очень долго. То наклонялся чуть не до самой земли, то откидывался назад. Когда сапог был снят, Гребешков ушел с ним в дом, а Илья Гордеич остался на завалинке. Со двора Жигана вылетела запряженная в телегу пара «праздничных», соловых с белыми гривами и хвостами. На телеге сидели Жиган, двое работников и работница. Телега загремела вниз по улице и свернула в переулок налево. Вышел Дятел с сапогом. Илья Гордеич опять долго возился, надевая сапог, потом притопнул ногой, поднялся и указал рукой на кабак. Дятел что-то говорил, как будто отказывался, но кончил тем, что снял с головы ремешок, которым были стянуты волосы, забросил в раскрытое окошечко, и оба они зашагали к кабаку.
— С Дятлом пошел! Нашел дружка! — осудил Петька своего отца.
Нам тоже было удивительно, что Илья Гордеич вдруг связался с пьянчугой Дятлом. Чтобы ждать было не скучно, мы стали играть шариками с верховскими ребятами.
Становилось темно, когда Илья Гордеич вышел из кабака. Дятла с ним не было. Илья Гордеич, пошатываясь, пошел домой. Песни на этот раз он не пел. Нам пришлось доигрывать, и мы потеряли из виду Илью Гордеича. Как только кончили игру, побежали домой. Остановились у Колюшкиного дома.
— Егорша, давай не будем спать эту ночь. Ладно? Ты за своим отцом гляди, я — за своим. Это будет так точно. Ты, Кольша, тоже не спи!
— А мне за кем глядеть?
— А ты… за нами, чтоб не уснул кто. К Егорше на сеновал приходи.
— Ну-к что… Ладно.
Отца своего я застал дома. Он сидел у огня и подшивал сапог. Мама готовила ужин, а бабушка вязала. Мама с бабушкой разговаривали, отец молчал.
После ужина я не пошел сразу на сеновал, а притаился во дворе — не услышу ли тут какой-нибудь разговор взрослых. Так и вышло.