Зеленая креветка и другие рассказы
Шрифт:
— Хорош! Браво, Нигельхен! За твое здоровье. Сегодня отмечается твое рождение. Пропустишь рюмочку с нами? — Трое пьяных друзей хлопали его по плечу и дергали за рукава.
Парня это нисколько не смутило, он ответил ровным голосом:
— Добрый вечер. Благодарю вас. Благодарю вас. Я никогда ничего не пью.
— Ну, это ты напрасно, Нигельхен, — сказал Тюлов. — Макс, заметь себе, настоящий немец пьет без ограничения. Воспитывать так воспитывать…
— Ему вредно, — отмахнулся Штаубе. — Слушай, Нигель, мы решили сделать тебя человеком. Настоящим
— Идеальным, — добавил Крюге.
— Ты познаешь все, чему учили лучшие люди нашей нации, — продолжал Штаубе. — Ты будешь сильным, решительным, храбрым.
— Неумолимым, — сказал Тюлов.
— Согласен?
Нигель некоторое время молчал, потом кивнул головой:
— Как вам будет угодно. — Голос его был сухим и безжизненным.
— Ну, марш отдыхать!
После этого… Что было после этого? Штаубе напрягает память. Да, они принялись обучать этого болвана. Какая идиотская затея! Сколько сил было потрачено, сколько времени…
И однажды Тюлов сказал:
— А ты знаешь, Нигель обнаруживает вкус. Он терпеть не может диалектическую неопределенность. Любит конкретность.
— Нигель против Гегеля, — скептически заметил Крюге.
— Вот именно. Наш студент предпочитает «Заратустру». Особенно полюбились ему трактаты Шпенглера, приказы Мольтке, речи Фридриха и Бисмарка.
— Прикладной ум, преклонение перед целью… — начал было Крюге.
Но Штаубе перебил его:
— Друзья мои, это же знаменательно! Какую главную идею мы вкладываем в нашего дорогого ученика? Представление об абсолютном духе, присущее германской расе, как первой среди прочих. Вот фундамент, на котором строится мышление Нигеля. Сущность абсолютного духа заключается в постоянном движении вперед по пути совершенствования. А что такое движение?
Макс взял пожелтевший от времени бильярдный шар и положил его на стол.
— Если шар находится в состоянии покоя, для него не существует такого понятия, как направление. Все пути, по которым он может двигаться, равнозначны. Нельзя назвать каких-то запретных или преимущественных положений. Одним словом, покой есть покой и его незачем сравнивать с движением.
— Тождественность; б конце концов, самая убедительная вещь, — насмешливо заметил Тюлов. — Покой равен самому себе, и нечего от него требовать, чтобы он равнялся чему-то другому.
— Одну минуту, — поднял руку Макс. — Продолжу сравнение. Допустим, что этот шар символизирует человеческое общество. Тогда, если шар стоит на месте, общество тоже не сдвинется с места, ему будет совершенно безразлично, есть ли на свете такая вещь, как направление. Общество в состоянии покоя может допустить одновременное существование десяти партий. Каждая из них будет предлагать свое направление, но шар не двинется, пока не выберет какое-нибудь одно.
Общество, которое не двигается, загнивает и разлагается. Это хваленая демократия Англии, Франции и других. Развращенные нации, они обречены историей.
Абсолютный дух, живущий в нашей душе и крови, толкает немецкую нацию по пути совершенствования. Мы словно шар, жаждущий
— Как бы не вылететь за борт от такого толчка, — тихо сказал Крюге.
— Погодите! — прорычал Макс. — Теперь о Нигеле. Он очень хорошо ощущает дух нашего времени. Мне кажется, все, что происходит вокруг, как-то особенно близко Нигелю. Поэтому мне совершенно понятна его тяга к конкретному мышлению.
— Учитывая его происхождение, — улыбнулся Крюге, — вполне понятна его стихийная целеустремленность.
— Да, понятна, — подтвердил Макс. — Очень понятна, вполне очевидна. Для общества, нашедшего свой путь, необходима единодушная поддержка направления, раз оно уже выбрано. И Нигель чувствует это, ему неприятны бездейственные раздумья философов прошлого. Он становится… арийцем.
Воцарилась тишина. Крюге, подперев рукой щеку, рассматривал Макса, словно видел его впервые. Тюлов погасил сигарету, так что пепел и искры посыпались ему на пальцы, и прохрипел:
— Ты болван, Макс. Ты умный болван, Макс,
— Ты болван, Макс, — услышал он голос Крюге. — О чем ты думаешь?
Штаубе тряхнул головой. Нужно возвращаться к действительности. В кафе «Вихель», где он сидит со своим другом. В осень пятьдесят шестого года, где уже почти никто не помнит о прошлом. Не хотят помнить. Эти люди в серых плащах с замороженной белизной воротничков, они все забыли или делают вид, что забыли. И Крюге забыл. Нет, не забыл, он… смирился. Щеки в красных прожилках и усталый рот….
— Дело вот в чем, — сказал Штаубе. — Я решил ликвидировать Нигеля. Нет-нет, это не месть. Здесь все сложнее.
— Сейчас? После такого перерыва? — негромко спросил Крюге.
— Да, время — страшная штука, Юлиус. Но время не изменяет фактов. Изменяется только наше отношение к ним. Нигель должен был исчезнуть в сороковом, он исчезнет в пятьдесят шестом. Вот и все. И время тут ни при чем. В конце концов, я имею на это право.
— Ты выпустил его из своих рук уже давно. О правах говорить не стоит. Нигель — юридически и исторически зафиксированная личность. У тебя могут быть неприятности.
И тогда Макс сказал великолепную речь. Что на него нашло, Крюге не понял. Но запал у Штаубе был, и говорил он здорово. Крюге смотрел на улицу и видел, что наступает вечер и от высокого кирпичного дома напротив на асфальт упала длинная фиолетовая тень, через которую проскакивали автомашины.
Художник, словно скучая, прослушал монолог своего друга и, когда тот кончил, сказал:
— Ладно, идет. Где и когда?
Макс замолчал.
— Я не знаю, что такое добро, — вяло заключил Штаубе, — и где оно. Но я знаю, что есть зло. И его надо уничтожить. Тогда освободится место для добра. Нигель — это зло. Он должен погибнуть.