Зеленая креветка и другие рассказы
Шрифт:
В шесть пятьдесят все уже были под землей. А ровно в семь, как и вчера, пришла в движение воздушная дорога.
И опять все замерло внизу. Только одна за другой скользили черные вагонетки.
Мы наблюдали по очереди. Каждый час. Пока один лежал с биноклем, другой отдыхал или возился с нехитрым снаряжением.
Вся утренняя процедура уже была заснята на кинопленку.
До полудня никаких происшествий внизу не было. В одиннадцать сорок задымила труба столовой, а ровно в двенадцать у терриконов стали расти четыре серых ленты. Колонны тронулись в обратный путь.
После ужина людям на два часа была предоставлена известная свобода. Они могли поиграть в теннис, покрутиться на турнике, поплавать в бассейне. Но во всем этом было что-то страшное. Мне стало как-то не по себе, и я долго не мог понять, в чем дело.
Страатен отобрал у меня бинокль и не прекращал наблюдения до самого конца «игр». Очевидно, он искал там Брайтона. А я все никак не мог успокоиться, мучительно стараясь понять, что же так неприятно поразило меня в этих «играх». То, что вертелось в подсознании и ускользало от меня, сумел выразить Страатен.
— Ты знаешь, — сказал он, закрывая рукой уставшие глаза, — у них нет свободы выбора. Насколько я мог понять, каждый из них немного поиграл в теннис и в поло, побегал по дорожке, повертелся на перекладине. Обычно люди так не делают. Это какое-то обязательное многоборье без соревнований. Зачем это, как ты думаешь?
— Не знаю. Может быть, это вовсе и не люди… Брайтона видел?
— Здесь его нет.
В десять все разошлись по своим коттеджам. На столбах вдоль песчаной дорожки вспыхнули фонари. И погасли, погорев пятнадцать минут.
— Думаю, на сегодня уже все кончено, — сказал я. — Можно и нам отправляться на покой.
— Да, можно, — согласился Страатен. — Десятичасовой рабочий день с перерывом на обед и послеобеденный сон. Два часа спортивных упражнений на воздухе и восемь часов сна… Не так уж плохо. Верно?
— Притом чистота, порядок, известный комфорт и, наверное, неплохое питание… А ты говорил, что больше двух лет здесь никто не выдерживает.
— Посмотрим, — уклончиво отозвался Страатен. — Может быть, все это действительно не так уж плохо для рабочих скотов. Но вот для людей…
На другой день все в точности повторилось, минута в минуту. Разве только, когда рабочие шли на обед, я недосчитался в последней шеренге одного человека. Теперь в ней шагали только двое.
— Наверное, с ним что-то случилось в шахте, — сказал Страатен.
— Это довольно обычное дело, — согласился я. — В шахте часто с кем-нибудь что-то случается. На то она и шахта. Но… Куда они его дели? Оставили там, в глубине?
Страатен ничего
На следующее утро мы увидели, как из самого дальнего коттеджа вынесли на носилках что-то, накрытое простыней. Сначала мы решили, что это был тот несчастный, который погиб вчера в шахте.
— Очевидно, его принесли сюда ночью, когда мы спали, — сказал Страатен.
— Зачем же его поместили до утра в коттедж? Могли ведь прямо отнести в тот белый домик с кружевными занавесочками. Там у них, наверное, мертвецкая.
— А может быть, он еще жив и его понесли к врачу? — возразил Страатен.
Но, когда рабочие построились в походную колонну, мы увидели, что в последней шеренге идет только один.
— Значит, то был не вчерашний, — сказал я. — Наверное, он умер ночью в коттедже.
Страатен ничего не ответил.
Мы решили спуститься поближе к резервации. Караульные вышки пустовали, другой охраны тоже не было видно. Мы дошли до самой границы леса и, присев на заросшие сухими лишайниками камни, принялись ждать возвращения рабочих на обед. Ждать оставалось тридцать минут. Мы выкурили по сигарете, тщательно зарыли окурки.
Наконец из клети вышли первые рудокопы. Колонны построились и направились в резервации.
— Взгляни на их головы. — Страатен протянул мне бинокль.
Сначала я ничего необыкновенного не увидел. Усталые, но отнюдь не изможденные лица. Много бритоголовых, но у некоторых волосы уже успели отрасти.
— Хорош адвокат! — сказал я. — Разве ты не знаешь, что заключенным сбривают волосы?
— Посмотри, что у них на голове. На голове! Понимаешь?
И тогда я увидел рожки. Точнее, рожками мы назвали это уже потом, когда многое поняли. А в тот раз я увидел только тонкие проволочные усики, подрагивающие на темени в такт шагам.
Вот и все, что мы увидели в тот день.
А ночью нас разбудил стрекот вертолета. Мы вылезли из палатки, но ничего не смогли разглядеть сквозь мрак и туман. Вертолет опустился где-то очень близко. У самого подножия горы. Потом опять поднялся в воздух, и шум его мотора постепенно затих. Мы вернулись в палатку продрогшие от ночной сырости и поспешили забраться под одеяло.
Утром Страатен уверял, что видел внизу расплывчатые световые пятна. Но ему могло показаться. Обычно ведь свет горел над резервацией только пятнадцать минут. После десяти часов…
В этот день мы отважились спуститься еще ниже. Как только рабочие скрылись в шахтах, мы вышли из-под прикрытия деревьев и направились к ограждению. Пролезли через дырку в проволоке и осторожно подобрались к пулеметной вышке. В резервации стояла мертвая тишина. Стараясь, чтобы нас не увидели из окон «столовой» и «мертвецкой» — там в этот час могли быть люди, — мы полезли на вышку.
Посеревшие от времени деревянные лестницы скрипели при каждом шаге. Мы часто останавливались. Прислушивались. Оглядывались по сторонам. Потом лезли выше. Я впереди — с пистолетом, а сзади Страатен — с автоматом.