Зеленая ветка мая
Шрифт:
– А еще подскажу я тебе, Катерина Платоновна, по уезду слышно, в иных школах для культурного развития сельской молодежи драмкружки завели.
– Заведу драмкружок.
– А еще, Катерина Платоновна, комсомольскую ячейку надо нам обдумать. То дело сурьезное. О том особый пойдет разговор.
Вечером Авдотья заправила лампу керосином, зажгла в классе над учительским столиком.
Катя дожидалась за столиком, перелистывая новенькие, присланные с Авдотьей председателем сельсовета буквари для ликбеза. Выдали в городе. Тонкие,
Женщины входили одна за другой. Мужчины не шли. Немного их в сельце, а кто есть, хоть по слогам газету осилит.
Женщины входили, неловко рассаживались, с трудом втискиваясь за парты. Прикрывали концами полушалка рты, пряча стыдливый смешок.
– Имя? Фамилия? Возраст?
– спрашивала каждую Катя строго, стараясь таким образом замаскировать стеснительность, отчего даже пот выступил на лбу.
– Имя? Фамилия?
– записывала Катя в тетрадь.
Запись эта еще более смущала и пугала иваньковских женщин.
– На кой нам грамота? Корову подоим и без грамоты, была бы корова, сердито проговорила одна.
– Елизавета Мамаева, - записала ее Катя в тетрадку.
Феди Мамаева мать. Он-то способный. У него быстрый ум. Как он однажды посадил Катю в лужу, ай-ай!
– Нипочем не пошли бы, силком согнал председатель, - подхватила другая.
А третья дерзко, озорно:
– Бабоньки, на кой нам ему подчиняться? Чай, не старое время. Не захочем - и баста.
Третью Катя помнит, помнит отлично!
Случилось это в первый месяц их приезда в Иваньково. Тогда Петр Игнатьевич частенько забегал в школу, посоветовать что-то, поспрашивать, в чем нужда, но больше порассуждать с Ксенией Васильевной.
Присядет на корточки перед печкой, курит махорку, пуская дым в горящую печь, и разговаривает с бабой-Кокой. Они любили обсуждать вопросы политики. Петр Игнатьевич толковал декреты за подписью Ленина, новые советские законы и суровую жизнь страны, рисовавшуюся в газете "Беднота" открыто и страстно. Ксении Васильевне нравилось, что открыто и страстно. Не таила "Беднота", что миллионами мрут в Поволжье от голода, что в иных губерниях бандиты грабят и убивают мирных людей. И контрреволюционные мятежи еще не всюду прикончены. А большевистская партия рушит зло, бандитизм, контрреволюцию, и будет рушить, и добьется полной победы. И народ ведет за собой.
Когда Петр Игнатьевич, вытащив из кармана газету, рассказывал или читал о бурных событиях жизни, глаза у него сверкали и грудь высоко поднималась - таким азартным и революционным человеком был иваньковский председатель. И вот один раз настежь распахнулась дверь, и дородная, складная женщина, с черными угольными бровями и румянцем, будто накрашенным свеклой, вихрем ворвалась в комнату.
– Вон ты где, соколик мой! Сказался, в сельсовет, а сам в школу. Незадаром уши мне прожужжали: последи за своим, к учителке шастает. А ты... я те дам чужих мужиков завлекать!
Она подперла
Катя чувствовала, что краснеет ужасно, постыдно, губы вздрагивают, а слов нет.
Но почему-то председателева жена опустила кулаки. Перевела взгляд на Ксению Васильевну, снова уставилась на Катю, по-иному, недоуменно.
Петр Игнатьевич швырнул в печь цигарку. Встал с белым, как бумага, лицом.
– Бешеная! Спроси сына Алеху, каковы они люди.
– Петруха, сама вижу, - растерянно пробормотала она, - зря натрепали. Та стара, а эта... по лицу вижу...
И умчалась вихрем, как ворвалась.
– Извиняйте, - хмуро буркнул председатель.
– Э, Петр Игнатьевич, чего не бывает! Только святых не бывает, спокойно ответила Ксения Васильевна.
Некоторое время он не ходил в школу. Потом позабылось.
Вот она, та самая, "бешеная", Варвара Смородина, с угольными бровями и свекольным румянцем, призывает бунтовать против ликбеза.
– Не захочем - и баста. Кто нам прикажет? Чай, не царский режим.
– Ежели сама председателева хозяйка против высказывает, нам и бог велел. Айда по домам!
– позвал чей-то решительный голос.
– И вправду. Председателю перед начальством ответ держать, а нам что?
– Гляди, Варвара, будет тебе от мужа, что наперекор власти мутишь, остерег кто-то.
– Мой ответ, а вы как знаете, слушайтесь.
Но настроение было сломлено, женщины не желали слушаться.
Некоторые уже собрались уходить.
Положение создавалось критическое. Если сейчас разойдутся, после трижды, четырежды, в десять раз труднее будет собрать! И потом, самое главное, что скажут завтра Катины ученики - младшие, средние, старшие? "Не послушались наши мамки учительницу, значит, не больно-то стоит".
Когда что-то по-настоящему опасное угрожает тебе, стеснительность как ветром сметет. Капельки пота мгновенно просохли у Кати на лбу. Она не стеснялась, не робела. Знала одно: надо спасать положение.
– Товарищи женщины, поднимите руки, у кого дети учатся в школе, сказала она строгим учительским голосом.
Новое требование озадачило женщин. Могли бы привыкнуть: на сельских сходах то и дело приходилось голосовать "за" или "против".
Тем не менее озадачило.
Варвара Смородина первой вытянула руку.
– Мой Алеха в младшие ходит.
– А мой в третьих, - сказала Елизавета Мамаева.
Еще поднялось несколько рук.
– Что же вы делаете, товарищи матери?
– укоризненно проговорила учительница.
– Авторитет мой хотите сорвать? Разве ваши дети меня слушаться будут, если вы не послушались?
Это было так неожиданно. И убедительно.
– Катерина Платоновна, пристыдила, - ахнула и созналась Варвара Смородина.
– Молода, а с головой. Согласны, учи.
– Бабы, и вправду нам не худа желают. Жизня-то новая, привыкать надо.