Зеленое солнце
Шрифт:
Ну и дядька добавил. Назар не лукавил, когда говорил, что каждый свой кусок он отрабатывал. Его жизнь из них и состояла, из этих кусков. Кусочничал, перебивался. И искренно считал, что только того и стоит. Куда выше-то, даже если мужичье на клондайке прозвало Кречетом?
Он мчал по грунтовке к трассе последним. Остальные вырвались вперед, но Наз поотстал. Нужно было заехать еще на другие участки, где дела шли гладко. В итоге в город добирался один, да еще и объездными путями. На скупке сегодня не он, потому можно и не спешить. Рука, черт подери, ныла — сбил костяшки. Привычно, что тут непривычного-то, но и
А потом увидел ее.
Панночку. Милану. Гостью Стаха.
Верхом на белой кобылке, по грунтовке, ему навстречу. Волосы собраны в хвост, выпущенный вдоль спины над застежкой брендовой бейсболки. Джинсы, завязанная под грудью рубашка, чтоб плечи не сгорели. Обувь по всем правилам — чтоб плотно ногу обхватывала. Такая ладная, сдуреть можно. И держится уверенно как для городской. Хотя разве может такая как-то иначе.
Назар притормозил, высунулся из окошка машины и только после этого увидел, что следом за Миланой скачет и Станислав Янович. Что-то кричит ей вслед, отчего она хихикает. А потом они оба замечают его и тоже замедляют лошадей.
Стах никогда в это время не ездил верхом. В жизни среди рабочего дня, среди рабочей недели не ездил, разве что когда приезжают их польские родичи или еще какие… высокопоставленные.
«Ну а она тебе чем не высокопоставленная?» — хмыкнул сам себе Назар, вспомнив прием и радушие, какие Шамрай-старший редко к кому проявлял.
— Привет! Ты с пятака? — бросил Стах, когда они подъехали друг к другу вплотную.
— Да, закончил все.
— На Змеевке решил проблему?
— Решил.
— Хорошо. Если еще что возникнет — сообщай.
— Угу.
И разъехались. Она даже не глянула. Не успел двинуться, как уже что-то звонким своим голоском спрашивала у дяди Стаха. Обернулся сам на этот голос, а там — высоко поднятая голова, длинная шея, прядка волос, подхваченная ветром. Ровная спина. Тоненькая талия. И… охрененные ноги, которые обхватывали лошадиный круп. Просто охрененные ноги.
Он видел ее накануне вечером, да и этим утром.
Вчера из дому выходил, топал в гараж, а она… на балконе. И в полотенце. Нет, там и видно ничего не было. Джинсы и махровая пушистая ткань, которой она обернулась, как одеялом, но Кречет оторваться не мог. Одна мысль, что мокрая майка, под которой никакого белья не угадывалось, снята, и это полотенце — даже не одежда, прошибла током по позвоночнику и ниже пояса.
Она задрала голову и смотрела в небо, и мелкие дождинки ложились на ее кожу, на волосы, впитывались махрой. Наз забыл, как дышать, боялся пошевелиться, спугнуть боялся. И дальше идти не мог, как магнитом прилепило. Интересно же? Так и стоял в тени высокого грецкого ореха под серым, едва начавшим светлеть, но все еще без ясных синих прогалин небом, пялился. Аромат роз окутывал их обоих, из него не было никакого спасения. И будто околдовал, лишил воли. Не пускал с этого места. Панночка и не видела ничего. Улыбалась чему-то своему, о чем он понятия не имел и даже не знал, хочет ли знать. А потом с той же улыбкой ушла в комнату, скрипнув балконной дверью.
И он тоже заставил себя уйти. Дел еще невпроворот, а тут эта…
Наутро ноги уже сами понесли его под балкон Миланы. Ранняя рань, еще даже прохладно. Спят все, в доме только-только начинает негромко копошиться обслуга, он же успел сгонять на клондайк, расставить
Нет, ну а где? Они всегда на этой лужайке. И ничего в том нового нет.
И все равно, что дверь балконная приоткрыта — как вчерашнее полотенце, закрывающее тело, но не дающее покоя.
И не суть важно, как зашлось сердце, когда Милана вышла не иначе как на его голос. Сонная, растрепанная, в невесомой светлой короткой ночной сорочке на тонких бретельках и с разрезом на ноге, открывавшей бедро почти до самой линии бикини. Хоть в рекламу женского белья ее. Или там, в «Playboy».
Тюдор, взметаясь вверх, пролетел совсем близко от нее, но ее это не испугало и, вроде, даже не удивило. Она только улыбнулась то ли ему, то ли утру. И наблюдала за полетом, совсем не видя его, стоявшего теперь куда как ближе к балкону, чем накануне. Назар не выдержал. Достал приготовленное вабило — чучело голубя с привязанным к нему куском мяса, туда, где должна быть голова. Махнул им в воздухе несколько раз, выставив вперед руку в перчатке. И Тюдор ломанулся вниз за своей добычей. Следом за ним и Милана опустила голову, наконец наткнувшись на него взглядом.
Ох и глазищи. С ума сойти можно. Она что-то спрашивала, он односложно отвечал, вдруг осознав, что сегодня с кречетом не тренироваться, а красоваться пришел. А когда она снова ушла, остался на лужайке под окном с чувством, что выглядит идиотом, который и разговаривать толком не умеет.
«Ромео рудославский», — мрачно подумал он, и настроение его покатилось вниз. А потом еще и Никоряки добавили со своей хитрожопостью.
Но глядя вслед им с дядькой, умчавшимся верхом ниже по грунтовке, в сторону леса, Назар снова чувствовал то же самое. Как разряды тока по позвоночнику прошибают от ее вида. И понятия не имел, что это такое и что с этим делать.
??????????????????????????Следующий день он продолжал наблюдать, всерьез не приближаясь, но и не выпуская Милану из виду, словно бы проверяя собственные реакции. В дядькином кабинете — запах ее духов. И потом на лестнице, когда он поднимался следом за Стахом за какими-то бумагами в его комнате, с которыми нужно было сгонять в область и заодно мать там проведать.
Потом столкнулся с ней, когда она шла в столовую завтракать, а он — из дома, наружу. Назар вместо приветствия пробубнил что-то нечленораздельное, а она и бровью не повела. Кивнула молча и пошла себе дальше, будто его и не было.
Со стороны наблюдал за ее балконом, на котором она иногда мелькала. И прислушивался. К голосу. Привыкал, как тот кречет должен привыкнуть к голосу того, кто его приручил.
А в пятницу утром застал ее с книгой.
В парке.
В садовом подвесном кресле-коконе, как какую-то фею в капельке росы.
В коротких шортах, очередной маечке, в которой слишком сложно игнорировать высокую девичью грудь и ложбинку, видную в вырезе.
Она забралась в кресло с ногами, удобно устроившись на подушке кораллового цвета, а ее шлепанцы валялись под конструкцией, на траве.