Зеленые двери Земли (сборник)
Шрифт:
— Их убили люди?
— Да. А те, кто остался, приняли кару.
— Какую кару?
— Нам надо спешить…
— Ты бессмертен, Уисс?
— Да. Я не имею права умереть естественной смертью. Это и есть кара.
— Бессмертие — кара?! Бессмертие — самая сладкая мечта человечества! Наука веками боролась за всемерное продление жизни! А возможность продлить жизнь бесконечно… Это сказочное счастье!
— Люди — большие дети. Нет ничего страшнее, чем жить, когда твой жизненный круг замкнулся, когда ты отдал живому все, что мог, и не
— Ты был виноват?
— Нет. Я принял вину отца, как он когда-то принял вину деда. Наказание бессмертием вечно, но бессмертный может обрести право на смерть, если его вину примет сын.
— И сын становится бессмертным?
— Да.
— И ты будешь жить вечно?
— Нет. Я устал. У меня есть надежда. У меня есть сын. Он еще маленький. Но если, став взрослым, он добровольно примет мою вину, я получу право на смерть. Блаженную смерть…
— Я не понимаю, Уисс… Выходит, бессмертные виновны… Почему же они правят всеми дельфинами?
— Мы не правим. Мы несем кару.
Уисс потянул Нину вверх осторожно, но повелительно. Внизу мелькнул и пропал коралловый лес. Прожекторы хетоптерусов уже погасли, и буйные заросли медленно расплывались, отдаляясь, темным красно-бурым пятном.
От праздничной подводной иллюминации не осталось и следа. Уисс и Нина летели сквозь серо-синюю муть воды, еще не тронутую солнцем. Изредка попадались медузы, но их смутные полупрозрачные колпаки ничем не напоминали ночного великолепия. Даже пестрые рыбки, деловито снующие между всякой мелкой живностью, спускающейся на дно, выцвели и поблекли.
А может быть, это чувство скорой разлуки гасило краски?
В наушниках зазвенели знакомые стеклянные колокольчики автопеленга, возвращая к действительности. Волшебная ночь подходила к финалу, и пора было думать о том, как оправдаться на корабле.
Поверят ли ей? Поймут ли? Пан… Пан поймет. Он будет дотошно крутить ленту «видеомага» взад и вперед, высчитывать и сопоставлять — милый, добрый, внимательный и все-таки… Все-таки недоверчивый. Он ученый и привык понимать разумом, а не сердцем.
Если бы он был рядом с ней в эту ночь, если бы мог физически пережить то, что пережила она! Тогда не пришлось бы ничего доказывать…
Они были уже где-то рядом с надувной лодкой, потому что серая муть превратилась в голубое сияние, а колокольчики гудели колоколами.
Уисс остановился.
— Дальше ты поплывешь одна. Я ухожу. Прощай.
Нина обняла обеими руками его большую мудрую голову, прижалась к упругому сильному телу. То ли запотел щиток маски, то ли после темноты на свету защипало глаза, но все заволокло туманом.
— Ты вернешься, Уисс?
Она почувствовала, как бьется сердце Уисса, и подумала о том, что общение уже не требует от нее прежнего нервного напряжения — что-то случилось
— Ты вернешься, Уисс?
Уисс не умел лгать, но он знал, что такое грусть и надежда. Он взял в широкий клюв пальцы женщины, слегка сжал их зубами и помычал. И вдруг одним неуловимым мощным броском ушел в сторону и вниз, и через секунду его уже не было видно.
Нина не двигалась, парила в нескольких метрах от поверхности и задумчиво смотрела в водное зеркало. Прошло пять, десять минут, по зеркалу пробежала золотая рябь: где-то там, в мире людей, вставало солнце.
Вода стала совершенно прозрачной, и Нина видела вверху свое отражение — диковинное зеленовато-коричневое существо с блестящим овалом маски вместо лица, с ритмично вспухающими и опадающими веерами синтетических «жабр» за плечами.
Такой или не такой видел ее Уисс? Смешно, конечно, не такой — он все видит не так, как люди. Но тогда какой? Красивый или безобразный, о его точки зрения?
Правую руку слегка защипало. Она поднесла кисть к глазам и увидела небольшую царапину — Уисс слишком крепко держал ее руку. Нина улыбнулась чему-то, и ей стало легко и сладко.
Пора было всплывать, но это значило разбить золотое зеркало и вернуться в повседневность. Ей и хотелось и не хотелось этого. Она медлила. Она всегда медлила на перекрестках: ей всегда становилось смешно и грустно оттого, что один поток машин идет в одну сторону, другой — в другую. Ей всегда хотелось погасить светофоры и остановить встречные потоки: пусть люди попросту расскажут друг другу, что они видели в каждой стороне…
Дальнейшее случилось со скоростью неожиданного удара.
Она увидела в зеркале рядом с собой, только много ниже, длинную серую тень. Ей показалось, что вернулся Уисс, и она рывком повернулась навстречу тени.
Ей помогло то, что при резком повороте бокс с видеомагнитофоном отлетел в сторону.
Страшная пасть щелкнула у самого бока, и аппарат оказался в горле пятиметровой акулы. Он застрял там — его держал нейлоновый ремень, перекинутый через плечо Нины.
Акула не откроет пасти, пока не проглотит добычи — таков инстинкт. Значит, пока цел ремень, Нине не страшны акульи зубы.
Но пока цел ремень, Нина привязана, прижата к акульему костистому боку.
Хищница уходила все глубже и глубже судорожными кругами, давясь и топыря жабры. Бороться с ней было бесполезно.
Пальцы шарили у пояса, но там было пусто. Импульсный пистолет-разрядник лежал на дне лодки. Она сама бросила его…
Уисс тоже не спешил к своим, хотя знал, что его ждут. Он хотел сосредоточиться, собраться перед нелегким спором. Чем кончится спор — неизвестно. Может быть, только Сусип поддержит его. Скорее всего только Сусип. Но и это немало. Три глота Сусип и пять глотов Уисса — это уже восемь глотов из двадцати одного…