Зеленые тени, Белый Кит

Брэдбери Рэй Дуглас

— В самом деле? — сказали все.

— А что за мелодия?

— Далась вам мелодия! — сказал Тималти. — Минута осталась, а вы мелодия! Делайте ставки. Кто на Дуна? Кто на Хулихана?

Все загалдели, принялись передавать туда и сюда мелочь.

Я протянул четыре шиллинга.

— На Дуна, — сказал я.

— Ты же не видел его в деле?

— Темная лошадка.

— Золотые слова! — Тималти вертелся как юла. — Кланнери, Нолан — в зал, судьями в проходах! Зорко следите, чтобы никто

не вскочил раньше, чем покажется «конец фильма».

Кланнери с Ноланом убежали, счастливые, как мальчишки.

— А теперь откройте проход. Янки, ты вместе со Снеллом-Оркни стойте со мной.

Мы разбежались, чтобы построиться в живой коридор между двумя закрытыми дверями.

— Фогарти, прижмись ухом к двери!

Фогарти так и сделал. Его глаза округлились.

— Музыка чересчур громкая!

Один из братьев Келли толкнул в бок другого:

— Уже скоро. Кому суждено умереть, сейчас умрет. Кто выживет, склоняется над ним.

— Еще громче! — объявил Фогарти, прильнув к двери и крутя пальцами, словно настраивал радиоприемник. — Ага! Теперь точно громогласное «та-та-та-та» перед «концом фильма».

— Они сорвались с мест! — пробормотал я.

— Тихо! — сказал Тималти. — Гимн! Приготовились!

Мы вытянулись в струнку. Некоторые козырнули, отдавая честь.

Но мы все по-прежнему смотрели на дверь.

— Слышу топот, — сказал Фогарти.

— Кто бы это ни был, он взял хороший старт до гимна.

Дверь с грохотом распахнулась.

Появился Хулихап, сияющий, запыхавшийся победитель.

— Хулихан! — воскликнули выигравшие.

— Дун! — взвыли проигравшие, я и Снелл-Оркни. — Где Дун?

Действительно, Хулихан пришел первым, а его соперник пропал.

— А если этот болван выбежал не в ту дверь?

Мы ждали. Зрители разошлись.

Первым в опустевший вестибюль вошел Тималти.

— Дун? — позвал он.

Молчание.

— А может, он там?

Кто-то распахнул дверь мужского туалета:

— Дун?

Никакого отклика.

— А если он сломал ногу и лежит на спуске в проходе и корчится от боли?

— Ну конечно!

Все гурьбой понеслись сначала в одну сторону, потом шарахнулась и бросились в другую, к внутренней двери, влетели в зал и побежали вниз по проходу, а Снелл-Оркни с компанией и я — за ними по пятам.

— Дун!

Здесь нас дожидались Кланнери и Нолан. Они молча кивком указали вниз. Я дважды подпрыгнул, пытаясь разглядеть что-нибудь за головами. В огромном зале было темно. Я ничего не увидел.

— Дун!

Наконец мы все столпились в проходе у четвертого ряда. Я слышал их испуганные возгласы. Все глазели на Дуна.

Дун все еще сидел в четвертом ряду, со скрещенными руками и закрытыми глазами.

Неужели

умер?

Нет.

Ему на щеку капнула слеза, крупная, блестящая и прекрасная. Вторая слеза, еще крупнее и не менее сверкающая, покатилась из другого глаза. Подбородок был влажным. Видно было, что плачет он уже давно.

Мы его обступили, склонились над ним, заглядывали в лицо.

— Дун, ты, часом, не заболел?

— Плохие новости?

— Боже мой! — всхлипнул Дун. Он замотал головой, чтобы обрести дар речи. — Боже мой, — наконец выдавил он, — поистине, она поет, как ангел.

— Ангел?

— Там, — кивнул Дун.

Все повернулись, уставившись на погасший серебристый экран.

— Ты это про Дину Дурбин?

Дун всхлипнул:

— Вернулся сладкий голос моей умершей бабушки…

— Бабушкин зад! — вскинулся на него Тималти. — Когда это у нее был такой голос!

— Кому знать, как не мне? — Дун высморкался и приложил к глазам платок.

— Что же, из-за этой девицы Дурбин ты отказался от забега?

— Так и есть! — воскликнул Дун. — Именно! Выскакивать из зала после такого пения — кощунство. Все равно что прыгать по алтарю во время венчания или вальсировать на похоронах.

— Ты же мог нас предупредить, что состязания не будет! — грозно посмотрел Тималти.

— Каким образом? Пение овладело мною как божественный недуг. Та ее финальная песня, «Прекрасный остров Иннишфри», скажи, Кланнери?

— Что еще она пела? — спросил Фогарти.

— Что еще она пела?! — возопил Тималти. — Мы только что лишились из-за него половины дневного заработка, а тебя интересует, что еще она там пела! Черт!

— Деньги, конечно, заставляют Землю вращаться, — согласился сидевший в кресле Дун, — зато музыка уменьшает трение.

— Что здесь происходит? — раздался чей-то голос сверху.

С балкона, попыхивая сигаретой, свесился человек.

— Вы чего шумите?

— Это киномеханик, — прошептал Тималти и громко сказал: — Привет, дружище Фил! Это же мы. Команда! У нас тут небольшая проблема, Фил, этическая, если не сказать — эстетическая. Мы вот подумали, а что, если ты еще раз прокрутишь нам гимн?

— Еще раз?

Послышался ропот выигравших, началась толкотня.

— Мудрая мысль, — сказал Дун.

— Угу, — съехидничал Тималти. — А то непреодолимая сила сковала Дуна по рукам и ногам.

— Заезженная лента тысяча девятьсот тридцать седьмого года вдавила его в кресло, — сказал Фогарти.

— Если все честь по чести… — Тут Тималти возвел свой просветленный взгляд к небесам. — Фил, старина, а последний ролик фильма с Диной Дурбин еще у тебя?

— Ну не в женском же туалете, — ответил Фил, не расставаясь с сигаретой.