Зеленый человек
Шрифт:
— Наверное, в спектакле бывают сбои, раз вам приходится совершать такие путешествия.
— Спектакль разыгрывается как по нотам, будьте спокойны. Фактически за последние сто или двести лет мне удалось значительно сократить количество путешествий. Заметьте, я совершаю их лишь от случая к случаю. Уже три месяца никуда не отлучался, а сегодня в одно и то же время я, если можно так сказать, заглянул кроме вас к одной женщине из Калифорнии, которая кое в чем заблудилась. Просто — как бы это выразиться? — решил сэкономить силы. О, не тратьте здоровья на поиски этой женщины, у нее не останется никаких воспоминаний о нашем контакте.
— А у меня?
— Почему бы и нет. Полагаю, беседа может сохраниться в
— Благодарю вас. Не хотите ли еще выпить?
— Да, я не против, думаю, еще одна порция не помешает. Замечательно.
Подойдя к бару, я сказал:
— Но ведь вы могли бы поберечь силы и не перевоплощаться, как сейчас, в человека во плоти. Расстояние и время, что ни говори, для вас не играют никакой роли.
— Расстояние — согласен. Но время — совсем другое дело. О, в том, что вы сказали, есть смысл. Но если быть откровенным до конца, путешествия радуют сами по себе. Это моя слабость, поэтому я стараюсь отлучаться как можно реже. Но они развлекают.
— Чем?
Он снова вздохнул и прищелкнул языком.
— Трудно объяснить, не исказив общего и целого. Но попытаюсь. Вы играете в шахматы, Морис, или играли в студенческие годы. Помните, я хочу сказать — должны вспомнить, как вам хотелось оказаться на доске, превратившись в шахматную фигуру, и самому пройти по клеткам два или три хода, изнутри почувствовать сладость игры, не нарушая ее течения. Подобные ощущения испытываю и я.
— Так, значит для вас общее и целое — только игра? — Я возвратился к нему с полными стаканами.
— Лишь в одном отношении — ничего поучительного и особо важного в этом деле нет, здесь вы правы. С другой стороны, моя работа в чем-то сродни искусству, а искусство и произведения искусства — неразделимы. Знаю, вы полагаете, что у меня слишком легкомысленный подход. Неверно. Главное в том, как все это возникло, — сказал молодой человек, понижая голос и рассматривая виски в стакане. — Между нами говоря, Морис, с моей точки зрения, с самого начала я принял несколько очень спорных решении, ибо не наделен даром предвидения. Честное слово, этот дар — сплошной абсурд. Владей я им, как бы я с ним справился? В таком случае, принимая решение, я был бы связан по рукам и ногам их практическим результатом. И не мог бы отказаться от них. Единственное, что мне никогда не доверяли, — это право переделать то, что я сделал; например, я не могу упразднить ни одного исторического события и прочее. А мне часто этого хочется, ну, в общем, иногда. И не потому, что я жесток или, скажем, обнаружил, кто я такой на самом деле. Понимаете, ситуация нелегкая. Просто я понял, что где бы ни находился, там или здесь, где угодно, — все приходится делать самому, на собственный страх и риск, и своими силами. Должен сказать, удивляюсь, как вам удается справляться с проблемами. — В голосе его прозвучало раздражение. — Вы даже представить не можете, как трудно выбирать из множества вариантов, каждый из которых уникален и необратим.
— Ну что ж, надо полагать, вы умнее меня, хотя, судя по результатам, этого не скажешь. Но я даже мысли не допускал, что вы не всегда там… где вы есть. Что бы это ни означало.
— Это означает, что я везде, если уж разбираться, как вы сами отлично знаете, хотя, разумеется, не везде равное количество времени. Что касается того, всегда ли я рядом, то здесь сомнений быть не может — всегда. Но все находилось в развитии. Можно было бы установить дату, когда я обнаружил, что, так сказать, пребываю рядом с каждым из вас. Это произошло довольно давно. Именно тогда, на той же стадии, а практически речь идет об одном и том же, я и сделал открытие, кто я такой и на что способен.
— Должно
— О да. Очень большое, в некотором смысле. Однако дела все продолжаются и продолжаются. И чуть ли не все они теперь превратились в мой долг. А я все еще думаю о вещах, которые слишком поздно делать. Я не обязан ими заниматься, но меня к ним неудержимо влечет. Радикальные перемены. Вы даже не представляете, как меня терзает искушение изменить все физические законы, или начать работу над чем-нибудь нематериальным, или просто ввести в игру новые правила. А что, если всего-навсего устроить пустяковое столкновение в космосе или взять да швырнуть на арену цирка на Пикадилли живого динозавра — одного-единственного? Трудно сопротивляться соблазну.
— А может, стоит просто облегчить людям жизнь?
— Боюсь, это тупиковый путь. Он слишком ненадежен и чреват опасностями. Я не возьму на себя смелость в открытую идти Этим путем. Некоторые из ваших друзей уже сами многое поняли. Например, ваш приятель Мильтон, — молодой человек кивнул на книжные полки. — Он уловил, в чем суть творчества и каковы правила игры, и так далее и тому подобное. Но ни разу на него не снизошло озарение, чтобы понять, кто такой Сатана, вернее, чьей ипостасью он является. Хотя, если бы он догадался, мне пришлось бы вмешаться.
Я бросил на него взгляд, и меня опять поразила его бледность.
— Да-да… — Уголки его губ снова поползли вниз. — Сердечный приступ, возможно. Или паралич. Что-нибудь в этом роде.
— У вас, должно быть, есть про запас и менее жестокие средства воздействия?
— Ну, что ж… Признаюсь, имеются определенные методы, которыми пользуешься, когда человек проявляет свободу воли. Это всем осложняет жизнь. Понимаю, но другого выхода нет. И все-таки остается огромное количество людей, которые едва ли управляемы. Однако мне пора. Я и так засиделся, потворствуя собственным слабостям. Но позвольте дать вам один совет. Не пренебрегайте церковью. О, я не призываю вас ходить на проповеди этого патентованного идиота Сонненшайна, который превращает меня в какого-то провинциального Мао Цзэдуна. Но не забывайте, он служитель церкви и поэтому владеет методологией. Вы поймете, что я имею в виду, когда подойдет время. Помните, это вам говорит тот, кто, безусловно, знает больше вашего, какими бы недостатками вы его ни наделяли. А теперь, в благодарность за гостеприимство и за виски, разрешаю задать мне один вопрос. Хотите немного подумать?
— Нет. Есть ли жизнь после смерти?
Он нахмурился и прочистил горло.
— Полагаю, ничего, заслуживающего названия «жизнь», нет. И ничего, похожего на земное бытие, — тоже, вашему воображению тот мир недоступен, и мне не удастся его описать. Но я всегда буду с вами, пока все это длится.
— А разве оно не будет длиться вечно?
— Это уже другой вопрос, но неважно. Не знаю — вот мой ответ. Поживем — увидим. Поверите ли, но, пожалуй, это единственная, ослепительно прекрасная, первоклассная крупномасштабная проблема, которой я еще не занимался. Как бы там ни было, вы все поймете сами. Хотите запомнить наш разговор и все остальное?
— Да.
— Хорошо. — Молодой человек с юношеской легкостью вскочил на ноги. — Благодарю, Морис, я действительно прекрасно провел время. Мы еще встретимся.
— Я в этом не сомневаюсь.
— Когда я буду… исполнять свои обязанности. Да. Рано или поздно вы что-то про меня поймете. Ко всем приходит понимание. К одним — в большей степени, к другим — в меньшей, разумеется.
— А к какой категории отношусь я?
— О, очевидно, к людям, способным оценить меня. Подумайте, и вы поймете, что я прав. Ах, да. — Он пощупал боковой карман своего костюма строго традиционного покроя и вынул маленький блестящий предмет, который протянул мне: — Небольшой сувенир.