Зеленый человек

Эмис Кингсли

Когда интенсивность судорожных сокращений достигает этого уровня, появляются гипногогические галлюцинации (сразу же после засыпания). Таким галлюцинациям предшествуют подергивания, возникающие, когда человек находится в полудреме или бодрствует полностью, но с закрытыми глазами. Это еще не сновидения. Скорее, их можно охарактеризовать как видения, не имеющие какого-либо определенного смысла и возникающие в сложных условиях полусна. Их ближайший или, скорее, не самый дальний аналог — ощущения людей, которые провели почти весь день, пристально всматриваясь в какую-то панораму, менявшуюся только внутри жестко ограниченных рамок, например, при езде на автомобиле; и оказывается, что, когда они ночью закрывают глаза, немые кадры дневных зрительных

впечатлений проходят перед их взором на внутренней поверхности век; но разница между галлюцинациями и их аналогом есть, и большая. При галлюцинациях внутри рамок отсутствует ощущение глубины изображения, почти нет фона, иногда его нет вообще. Кусок стены, угол камина, мимолетный абрис стула или стола — вот и все, что можно разглядеть; при галлюцинациях действие происходит только внутри замкнутого пространства, если вообще можно определить место действия. Но самое главное, картины, возникающие при галлюцинациях, если можно так сказать, обязательно вымышленные. Ничего реального увидеть практически невозможно.

В основном — это образы, связанные с человеком. Из темноты может выплыть лицо, или голова на плечах, или часть лица, или что-то неподдающееся описанию, но больше всего похожее именно на лицо, которое, как вам кажется, медленно движется или меняет выражение. Обычно появляются и другие части тела: ягодица и бедро, торс целиком, одна-единственная ступня. Если говорить обо мне, то я часто вижу обнаженные части тела, хотя, возможно, это объясняется моими эротическими наклонностями, а не жизненным опытом. Странные искажения, наросты, которые сопровождают легко узнаваемые формы обнаженной плоти, будто стремятся уменьшить их эротическую притягательность. Я не могу испытать чувственного волнения при виде груди, разделенной на части, как очищенный апельсин на дольки, или бедер, сходящихся с двух сторон в одно раздутое колено.

Все сказанное может навести на мысль, что гипногогические галлюцинации должны вызывать страх. При их избытке — конечно, но лично меня все эти меняющиеся картинки, как бы гротескны они ни были, привести в ужас не в состоянии. Совсем другое дело, когда неприметный профиль вдруг развернется и, обратившись к тебе лицом, устремит в твою сторону свирепый и яростный взгляд сомнамбулы или превратится в нечто жуткое, нечеловеческое; но бывает и так, правда, редко, что короткая вспышка осветит мягким желтоватым сиянием какой-то необъяснимо прекрасный образ только для того, чтобы через мгновение растворить его в небытие, как исчезнувшую фантазию. Самое же неприятное, что вместе с видениями приходит ожидание судорог, толчков, подергиваний, ударов, способствующих полному пробуждению и бессоннице, которые обязательно идут следом.

Во время разговора с Джеком в баре я на короткое время увидел все, что привычно подстерегало меня впереди; бар начал заполняться первыми гостями, пришедшими из ресторана, и клиентами из близлежащих местечек, которые подъехали сюда, чтобы скоротать остаток вечера. Я сказал Джеку.

— Думаю, ты собираешься все мои недомогания приписать пьянству.

— Конечно, связь самая прямая.

— В прошлый раз, когда мы обсуждали мои расстройства, ты усмотрел их связь с эпилепсией. Как же совместить одно с другим?

— А почему бы и нет, если и в самом деле действуют оба фактора? Как бы там ни было, диагностировать эпилепсию — вопрос техники. Не в моих силах обещать, что у тебя никогда не будет эпилептического припадка, так же как я не смогу поручиться за целость и невредимость твоих конечностей. Но я могу сказать, что в данный момент признаков подобных неприятностей у тебя нет. Однако должен заметить, что налитые кровью глаза указывают на самую прямую связь между алкоголем, дрыганьем и этими твоими рожами. Это стресс. Самый настоящий стресс.

— Алкоголь снимает стресс.

— Только вначале. Послушай меня, брось ты это, Морис. Двадцать лет не можешь оторваться от бутылки, какой прок читать лекции о

том, что ты в порочном кругу, катишься по наклонной плоскости и так далее и тому подобное. Я ведь не прошу, чтоб ты окончательно бросил пить. В этом тоже пользы мало. Попробуй понемножку. Удержись, не пей много до вечера. Чем раньше начнешь себя ограничивать, тем лучше, ведь уже сегодня ты дошел до такого состояния, будто твой седьмой десяток не за горами. Но я вовсе не хочу, чтоб ты себя чувствовал, как покойник на собственных поминках, поэтому давай оставим сейчас этот разговор. Пойди-ка предложи гостям какое-нибудь фирменное блюдо, а затем сделай пробежку между столиками, извиняясь, что поперчил пудинг из потрохов собачьим дерьмом; а я пока поболтаю с нашими пташками.

Я почти полностью последовал его советам, но отправился восвояси позже, чем предполагал, так как мой балтиморский гость с поспешностью заики, обращающегося к собранию отборных дебилов, сделал пространный обзор достоинств моей кухни. Я выслушал все от начала до конца и, ответив с подобающим красноречием, покинул зал и пошел к себе.

Из спальни моей дочери доносились звуки властного и одновременно капризного мужского голоса, произносящего слова с сильным центрально-европейским акцентом. Тринадцатилетняя Эми, высокая, тонкая и бледная, сидела на краешке постели, ссутулив спину, подперев руками щеки и упершись локтями в коленки. Все, что было вокруг нее, с предельной точностью отражало и ее возраст и ее среду; цветные фотографии певцов и актеров, вырезанные из журналов и приклеенные скотчем к стенке, маленький пастельно-розовый проигрыватель без крышки, пластинки и их разноцветные футляры, в которых самих пластинок почти не было, разбросанная повсюду одежда, казавшаяся слишком узкой, если пользоваться ею по прямому назначению, множество кувшинов и горшков, маленькие пластмассовые флакончики, расставленные на туалетном столике вокруг телевизора. На экране волосатый мужчина разговаривал с лысым.

«Результаты наступления на доллар, разумеется, проявятся не сразу. Нужно подождать и разобраться, какие средства окажутся эффективными».

— Дорогая моя, ради всего святого, зачем ты это смотришь?

Эми пожала плечами, сохраняя прежнюю позу.

— Что по другим каналам?

— По одному — музыка, разные там скрипки и прочее, ну, сам знаешь, а по другому — лошади.

— Ты же любишь лошадей.

— Других.

— А эти чем плохи?

— Они все как по струнке.

— Что ты имеешь в виду?

— Они все как по струнке.

— Не понимаю, почему ты только и делаешь, что смотришь телевизор, любую чушь, лишь бы смотреть. Ты бы не могла… Мне бы хотелось, чтоб ты иногда брала в руки книжку.

«Сами понимаете, что наши первоочередные проблемы Международный валютный фонд мало беспокоят», — сказал волосатый с презрением.

— Солнышко, выключи ты его, а? Слышать не могу… Так-то лучше, — сказал я, когда Эми, не отрывая глаз от экрана, протянула руку с длинными пальцами к дистанционному переключателю и уменьшила волосатому голос, превратив его в придушенный хрип.

— Послушай, доктор Мейбари с женой будут у нас сегодня обедать. Они придут с минуты на минуту.

Почему бы тебе не надеть вечернее платьице, не почистить зубы и не заглянуть к нам, чтобы поболтать перед сном?

— Нет, папочка, спасибо.

— Но они же тебе нравятся, сама говорила.

— Нет, спасибо.

— Ладно, пойди и пожелай спокойной ночи дедушке.

— Уже.

Когда я стоял у постели дочери, стараясь придумать, как пробудить в ней интерес к жизни, то случайно увидел фотографию ее умершей матери, как всегда висевшую на стенке у окна. Почему мой взгляд на нее упал, не имею представления, и хотя мне казалось, что я себя не выдал даже жестом, Эми, и не покосившись в мою сторону, видимо, поняла, что я заметил фото. Она слегка пошевелила ногами, словно ей стало не по себе. Неожиданно воодушевившись, я сказал: