Зеленый король
Шрифт:
Где мог быть сейчас Реб, они оба не знали и потому не обсуждали этого. Неделю назад Таррас отослал исчерпывающий отчет по составленной им и его командой с Мэдисон-авеню компиляции юридических текстов. С тех пор — никаких известий. Сеттиньязу тоже нечего было рассказать, он не видел Реба с тех пор, как они побывали в Экс-ан-Провансе.
Но ни того, ни другого это не удивляло и не огорчало. Если сложить воедино все время, которое за тридцать пять лет (без двенадцати часов) общения с Ребом они провели вместе, то при самом грубом подсчете получится не более ста — ста двадцати часов, когда они имели
Обоих удивляло теперь только одно: влияние, которое Реб тем не менее оказывал на их жизнь. Мало того — на жизнь сотен тысяч мужчин и женщин, судьбы которых он по меньшей мере изменил. А Сеттиньяз и Таррас были убеждены в этом.
… И еще в одном они были согласны друг с другом: если предположить, что Реб исчезнет, а это могло случиться в ближайшие десять — двенадцать часов, все равно созданная им чудовищная машина не остановится, будет крутиться, создавая совершенно бесполезные богатства, ведь ему они будут уже не нужны.
И действительно, вовсе не исключено, что при столь совершенно налаженном механизме, семнадцать миллиардов долларов 1980 года через десять лет превратятся в тридцать или сорок, а к концу века их станет еще больше. Такое не укладывалось в мозгу, но казалось очень правдоподобным, даже вполне вероятным.
Если только система, позволившая добиться нынешнего расцвета, доживет до того времени.
— Ну вот, мы уже расфилософствовались, — сказал Таррас. — А для этого сейчас не время. Пора собираться, студент Сеттиньяз. А то жалко же мы будем выглядеть, когда настанет час…
— Да, мы действительно не в блестящей форме, — сказал Таррас. — Если хоть наполовину вы нервничаете также, как я, мне искренне жаль вас.
Ему по крайней мере удавалось скрыть свои чувства за сарказмом и иронией. Сеттиньяз же не мог этого и был просто бледен.
Около девяти часов они вышли из такси неподалеку от входа в межконфессиональный религиозный центр. На площади, где расположено здание Организации Объединенных Наций, было много народу, но не больше и не меньше, чем обычно. Машины с флажками, объезжая круглую площадку, подвозили делегации.
Первым, кого увидел Сеттиньяз, был Диего Хаас.
Маленький аргентинец стоял около входа в библиотеку имени Дага Хаммаршельда. Он был один. Прислонившись к стене, Диего с насмешливым презрением созерцал толпу твоими желтыми сверкающими глазами. Сеттиньяз хотел было подойти к нему и, преодолев свою антипатию к Хаасу, попытаться разузнать что-нибудь из того, что было наверняка известно аргентинцу. «Но он же ничего не скажет. Если бы ему было поручено передать что-то мне или Джорджу, он бы уже сделал это. Диего наверняка видел, как мы подъехали, но притворился, что не замечает нас…»
Несмотря на легкий туман, поднимавшийся с Ист-Ривер, этот день, 5 мая, обещал быть по летнему теплым. Таррас и Сеттиньяз пошли прямо к железобетонной башне в тридцать девять этажей, детищу фантазии Ле Корбюзье.
Но они не вошли внутрь, а, повернувшись в сторону площади, застыли в ожидании у Колокола Свободы.
— Когда появится Арнольд Бам?
— Через двадцать минут должен быть здесь. Боже, Дэвид, посмотрите.
Взгляд Сеттиньяза скользнул по площади и задержался в том месте,
Поль был не один: рядом шагали Несим Шахадзе и братья Петридисы.
А через минуту появились и остальные Приближенные Короля, сгруппировались, как перед атакой, но выражение притворного равнодушия и натянутой вежливости сохранялось на их лицах.
— Я не знал, что вы должны приехать… — с трудом произнес Сеттиньяз. Субиз покачал головой:
— Мы сами этого не знали, Дэвид. Он улыбнулся, и впервые в его лучащихся интеллектом глазах промелькнула тень неуверенности:
— Тут уж не до смеха.
Сразу после этого из толпы по очереди стали отделяться Черные Псы, которые в основном не были знакомы друг с другом; но всех их знал Сеттиньяз: первыми стали подходить Лернер и Берковичи, чьи невозмутимые лица и темные глаза удивительно соответствовали их фанатичному и таинственному поведению; идти вот так, у всех на виду, им, конечно, было нелегко. Мучительное чувство, раздиравшее Сеттиньязу душу, стало еще острее: «Он и их предупредил, хочет дать понять, что все кончено. Может быть, он собирал их вместе, нет, скорее всего, отдельно». Второе предположение было, конечно, верным, так как за исключением Берковичи и Лернера, все мужчины и женщины, которые в течение многих лет приходили к нему кабинет, сталкивались, не зная друг друга, здесь, естественно, тоже были разобщены. Черные Псы стояли поодиночке, украдкой оглядывая все вокруг. Их оказалось человек тридцать, некоторые приехали из Европы, Азии и Африки.
— А вот и Бам, — сказал Таррас. — Вовремя приехал.
Было ровно девять часов тридцать минут, делегаты ста шестидесяти стран потянулись направо, чтобы занять места в высоком и красивом здании с куполом, где обычно проходят Генеральные Ассамблеи.
— Я должен сопровождать Бама, буду ждать вас там.
Сеттиньяз кивнул, не в силах произнести ни слова и еле сдерживая дрожь в руках. Таррас ушел вместе с человеком, приехавшим с Карибского моря; последний, словно торговый представитель, нес в руках длинный черный чехол с экстравагантным флагом. Одновременно слева, на углу библиотеки имени Хаммаршельда, началась какая-то суета. Сеттиньяз и сам удивился, что не подумал о них раньше: делегацию сопровождали Марни Оукс и Тражану да Силва, затем Маккензи, Кольческу, Эскаланте, Унь Шень и Уве Собеский, Дел Хэтэуэй, Этель и Элиас Вайцман, Морис Эверетт и многие другие; Сеттиньяз знал некоторых из них по именам, не более того, но было совершенно ясно, что все они прибыли с Амазонки.
До начала заседания оставалось совсем немного времени, и площадь была уже запружена народом. Сеттиньяз, будто его что-то подтолкнуло, стал искать глазами Диего Хааса, но маленький аргентинец исчез, во всяком случае, на прежнем месте его не оказалось. Волнение, чуть ли не страх тут же усилились еще на один градус: «Теперь уже недолго ждать». С правой стороны от Сеттиньяза Субиз говорил что-то по-французски, но как-то автоматически, и в голосе его звучали лихорадочные нотки.
Подъехала машина.