Зеленый луч №5 (4) 2021
Шрифт:
Город жил торговлей, торговлей же благоденствовал и богател. Его облик, хотя и менялся с годами, не мог – да, вероятно, и не хотел – избавиться от приземистой основательности, лубочной аляповатости, стилистической несобранности, так не похожих на имперские архитектурные амбиции крупных городов. Именно это делало его улицы эклектично живописными, провинциально уютными, если вглядеться в них повнимательней и не оценивать свысока. А какие капиталы струились невидимыми реками по этим узким и зачастую немощеным улицам! Город не был каким-то убогим и неприглядным, в нем была своя прелесть и непритязательная красота – надо было только захотеть увидеть всё это.
Но его пряничный вид не должен был никого обманывать! Город был себе на
На это можно возразить, что катаклизмы тут случались, да еще какие. Как воеводу Прозоровского да митрополита Иосифа разинцы кидали с Раската, как стрельцы во время «Свадебного бунта» побивали иноземных офицеров, как гулял по этим местам атаман Метелка в пугачевские времена, как запертые в кремле большевики отстреливались от белоказаков и уничтожили поджогами почти весь центр Белого города… Ну, да ведь где же этого не было? В сущности, все эти треволнения заносились извне в наше упорядоченное купеческое царство.
Я где-то слышала, что, если город стоит на реке, то направление течения этой реки относительно параллелей и меридианов якобы определяет городскую ментальность. По этим расчетам, Волга в своем нижнем течении дает ментальность консервативную и слабо восприимчивую ко всяким бунтарским настроениям. Так что, если исключить форс-мажорные обстоятельства, город можно было бы назвать одним из самых аполитичных, антирасистских и политеистических мест в мире. «Торговые интересы всегда требовали определенного единства всех обитателей берегов европейской реки», – писал об этих местах историк-востоковед А. П. Новосельцев, подразумевая куда более давние времена, но справедливость его мысли можно было бы легко отнести и ко дню сегодняшнему.
Легким диссонансом ко всей этой уравновешенности смотрелся астраханский герб, с кривою саблей под золотой короной, навевавший какие-то боевые мотивы. Кстати, на печати Ивана Грозного герб выглядел еще не в виде сабли, а в виде волка с короной на голове – тоже что-то угрожающее виделось за этим образом, но и то, и другое можно было справедливо принять за некое предупреждение всем, кто захочет поиграть здесь в политические игры. Все уживались здесь со всеми: русские и татары, казахи и калмыки, армяне и евреи, греки и немцы, персы и индусы. Это дружно отмечали все заезжие гости, а таковых было немало, всё по той же простой причине городского местоположения – кто бы ни ехал с запада на восток или с востока на запад, с юга на север или с севера на юг, всем не миновать было нашего пыльного перекрестка.
А кто только ни служил здесь, кто только ни выступал, кто только ни бывал сюда сослан! Как сказано нашим писателем Александром Сергеевичем Марковым: «Порой просто поражаешься, каких людей забрасывала судьба в Астрахань». Заносило сюда и Марину Мнишек с атаманом Заруцким, и Стенька Разин гулял тут «со товарищи», и Петр I грушевое дерево сажал, и Дмитрий Кантемир, молдавский господарь, позировал для портрета, и грузинский царь Вахтанг VI оканчивал здесь свои земные дела, чтоб быть погребенным в Успенском соборе. Служили здесь Василий Татищев и Александр Суворов, отбывал ссылку
Удивления эти могут показаться наивными – где только ни побывали, к примеру, царь Петр и генералиссимус Суворов! Но в судьбах этих исторических личностей город наш почему-то всегда оказывался на странной, отдаленной от основных событий периферии, как будто сами эти личности удивлялись, что это занесло их сюда, и как вообще существует подобное место. Всё главное в их жизни всегда происходило где-то не здесь, и Астрахань в их биографиях присутствовала в таких незначительных количествах, что часто не упоминалась вовсе.
Да ведь наш город и не стремился к какой-то значительной исторической роли! Поэтому и для него все эти личности, появляясь и исчезая, не превращались в сплошные воспоминания и легенды, а также уходили на периферию сознания. Другими словами, все оставались при своих интересах, удивляя историков и краеведов странным отсутствием интереса друг к другу.
А как же быть со знаменитыми земляками или хотя бы с теми, кто начинал здесь свою карьеру? Шаляпин, например, впервые приехавший сюда совсем еще юным, со всеми своими нарождающимися вокальными талантами пел в каком-то церковном хоре – «рубль и полтора за всенощную» – и бесплатно выступал в увеселительном саду «Аркадия». Там же он выступал и позднее, имея аншлаги и бешеные аплодисменты, – но это было уже после того, как его признала Россия. Да, чтобы стать знаменитым в этом городе, надо было сначала стать знаменитым где-нибудь в другом месте, – город как будто боялся опростоволоситься, поверив в чей-то еще не признанный талант, зато бесстрашно принимал на веру уже вынесенное кем-то суждение, пусть даже и неверное. Поэтому, наверное, культурные события местного разлива частенько напоминали клубную самодеятельность – не хватало собственного художественного чутья. Купеческий город, что поделаешь, а глубоко образованные купцы – все-таки не такое уж частое явление, как хотелось бы. Где вы, Варвации, Сапожниковы, Лионозовы… Благородное безумие не было присуще этому городу, и жить в нем было спокойно – и скучно.
Еще в старших классах, впервые ступив на поэтическую стезю, но еще ни разу не побывав на студии, я самонадеянно решила поступать в Литературный институт, куда принимали только с рабочим стажем не менее двух лет. И поэтому сразу после школы я устроилась на наш машиностроительный завод, который все, однако, называли «электронным». Завод был засекреченный, никаких машин на нем не строили, а выпускали продукцию для оборонки. Взяли меня туда комплектовщицей в конструкторский отдел. В первые же месяцы работы я влюбилась, вышла замуж – и Литературный институт как-то отдалился в сознании, ушел в неопределенность и абстракцию.
Чтобы не терять времени и не нервировать близких, я поступила на заочное отделение Радиотехнического. И мне ведь нравилось работать на производстве! Моя любовь к геометрии неожиданно пригодилась, я занималась копированием чертежей, мне уже доверяли самостоятельное составление извещений – документов о внесении изменений в техническую документацию. Я вникала в глубины сопромата, разбиралась со штифтами и шплинтами… Потом жизнь начала выписывать зигзаги, я развелась, уволилась, увлеклась польским языком, съездила в Ленинград, подала документы в университет и забрала их через несколько дней, после второго экзамена – обиделась на экзаменатора, слишком явно выразившего пренебрежение к моему провинциальному происхождению (но я-таки сказала, что о нем думаю!). В конце концов я снова вернулась в «технари», только уже на станкостроительный завод в отдел технического контроля. И не успела я туда устроиться, как меня забрили в колхоз.