Зеленый луч
Шрифт:
– Вот это постройка! Глядите-ка, товарищ Хазов!
– рассмеялся он, точно в первый раз увидел постовой тулуп, но тут же замолчал. Неожиданная мысль осенила его. Он остановился перед часовым и так внимательно начал его рассматривать, что тот засмущался и на всякий случай стал смирно, опустив огромные рукава, в которых винтовка выглядела зубочисткой. Хазов выжидательно вскинул глаза на лейтенанта, но тот щелкнул языком и двинулся вперед, увлекая его за собой.
– А что, боцман, - сказал он хитро и задорно, снова необычно (без прибавления "товарищ"), обращаясь к Хазову, - а что, боцман, если нам штуки три-четыре таких на катер раздобыть,
Боцман оглянулся, окинул взглядом часового и второй раз за этот примечательный день улыбнулся.
– Соседи на смех подымут. Тулуп-то больше катера.
– Ну и пусть смеются да мерзнут, - убежденно возразил Решетников и с прежним оживлением продолжал: - Значит, рулевому - раз, командиру - два, сигнальщику... нет, сигнальщику не годится, в таких рукавах бинокля не подымешь... Вам - три...
– Мне-то ни к чему, товарищ лейтенант, а вот комендорам вахтенным... перебил Хазов, видимо начиная соглашаться.
– Правильно, и комендорам - два. Значит, пять штук, - категорически сказал Решетников и тут же с удовольствием подумал, что это не владыкинская "стрельба по площадям", а прямая наводка.
– Завтра же вырвите на базе, не дадут - сам пойду. Да они дадут, весна на носу, куда им беречь...
Постовые тулупы и точно на другой же день появились на "СК 0944", немедленно навлекши на его команду прозвище "дворники", пущенное штатным острословом дивизиона, командиром катера "0854" лейтенантом Бабурчёнком. Отношения же Решетникова с боцманом резко изменились, как будто прогулка эта имела решающее значение.
Собственно говоря, боцман вел себя по-прежнему, но Решетников не чувствовал уже давления на свою волю, как и не видел более в боцманских советах желания унизить нового командира и доказать его непригодность к командованию катером, что мерещилось ему раньше. Поэтому, не боясь, он сам теперь встречал боцмана по утрам целым залпом приказаний. И каждый раз, когда по одобрению, мелькнувшему в глазах Хазова, понимал, что приказанием предупредил его совет, новая нужная мысль осеняла его, и смелости и решительности в нем все прибавлялось.
Он чувствовал себя теперь как человек, который долго боялся поплыть без пузырей и пояса и вдруг, отважившись попробовать, с удивлением обнаружил, что вода его держит и что вовсе не надо думать, какой рукой и ногой когда шевелить. Чувство это было настолько замечательным, что Решетников, и по натуре человек веселый и живой, стал еще веселее и общительнее, что сильно помогало ему ближе знакомиться с командой катера.
Этому способствовало еще и то, что катер из-за ремонта стоял вдали от дивизиона и того полуразрушенного санатория, где, отдыхая от тесноты и сырости катеров, катерники обычно жили между походами. Поэтому весь экипаж "СК 0944" жил на катере (для чего Быков приспособил отопление и даже расстарался светом от движка соседнего армейского штаба), и Решетников проводил с командой целые дни. Он появлялся в машине у мотористов, занимался с комендорами у орудий, с минерами у стеллажей глубинных бомб, засиживался в кубрике по вечерам. В этой совместной работе и в разговорах он незаметно для себя все ближе узнавал людей и хотя по-прежнему мечтал о первом походе, в душе был благодарен ремонту.
За это время он обнаружил, что те двадцать человек, которых до сих пор он объединял в смутном
Конечно, это была не очень-то свежая мысль. И, наткнувшись на нее в своих ночных размышлениях, Решетников справедливо подумал, что хвастаться этим очередным "открытием Америки" ни перед кем не стоит и лучше оставить его для личного употребления. Но старая истина, до которой он дошел своим умом, увлекла его своей непреложностью, и он стал пользоваться всяким случаем, чтобы разгадать внутреннюю сущность каждого из своих моряков.
Здесь его ожидали удивительные неожиданности. Так, например, выяснилось, что рулевой Артюшин - балагур и весельчак, разбитной и несколько нагловатый красавец, которому катерная молва приписывала неисчислимое количество жертв среди женского населения базы, на самом деле отпрашивается каждый вечер на берег вовсе не для посещения очередной дамы сердца, в качестве которой все называли некую санитарку. Он действительно проводил отпускные часы в госпитале, но не у санитарки, а у радиста Сизова (раненного в том же бою, в котором был убит Парамонов), таскал ему те скудные лакомства, какие можно было раздобыть в разоренном войной городке, и отчаянно ссорился с дежурными врачами и санитарами, которые, по его мнению, не обеспечивали Сизову должного комфорта и лечения.
Об этом Решетников узнал при своем посещении госпиталя, когда он пошел туда познакомиться с Сизовым и кстати поговорить с врачами - ожидать ли его поправки или требовать в штабе другого радиста. После, в разговоре с Артюшиным о Сизове, лейтенант выяснил еще одну важную подробность: в свое время, при уходе из Севастополя, Артюшина сбросила за борт взрывная волна, и он мог бы вовсе пропасть (ибо контузия, по его словам, "отшибла всякое политико-моральное состояние", и он плавал, "как бессознательное бревно"), если бы не Сизов, который кинулся за ним в воду, поймал его и держал на себе, пока катер не изловчился их подобрать.
– Значит, с тех пор и подружились?
– спросил Решетников, которому психологическая ситуация показалась вполне ясной.
Артюшин посмотрел на него с ироническим удивлением.
– А с чего ж он тогда за мной спикировал? Мы давно с ним дружки, с самой Одессы.
Решетников смутился.
– Да, паренек действительно ничего, - сказал он, чтобы что-нибудь сказать.
– Сколько ему лет-то?
– Шестнадцать. Морячок хороший. Тихоня только.
– Какой же тихоня, если за вами кинулся?
– Это он со страху.
– Непонятно, - сказал Решетников.
– За меня испугался. А для себя он ничего не сделает, больно тихий. До того тихий, аж злость берет. За ним не присмотришь - вовсе пропадет... Да вот, возьмите, товарищ лейтенант: вчера прихожу, а ему всё этого не достали... как его... сульфидину. Главный врач уже когда приказал, а они чикаются.
Решетников самолюбиво вспыхнул: как и при первом знакомстве, в словах Артюшина ему снова почудился прямой упрек - какой же, мол, ты командир, если не знаешь, что твоему моряку нужно?..