Зеленый подъезд (Вся правда)
Шрифт:
– Как вас зовут?
– Алиса. А вы правда самый настоящий артист? – хлопала я детскими восхищенными глазами.
Он еще резче принялся таять и растекаться в лужу у моих ног. Нет, не как мужчина. Тем более что его лысый контур меня не сильно возбудил. То есть это тоже был точно не ОН. Но мое признание его Личности не могло остаться незамеченным. На самом деле я давно заметила, что гораздо лучше люди начинают на меня реагировать, если демонстрировать дикий интерес к тому, чем они занимаются. Заметила и с тех пор неплохо научилась интересоваться живо и непосредственно даже тем, что меня совершенно не радовало. Ну, рассказы о
– Игрушечный, – усмехнулся Сергей и принялся рассказывать что-то из истории создания их театра.
Я слушала и в тех местах, где примерно понимала, о чем речь, задавала вопросы.
– У вас большая труппа?
– Очень, и какая редкостная. Если бы ты знала, какие у нас ребята играют. Из них многие еще станут большими звездами.
– А из звезд у вас кто-то играет?
– А как же. Из наших залов вышла одна очень известная рок-группа. Может, ты знаешь. Они и сейчас у нас во многих спектаклях играют.
– Здорово. Как интересно, – причитала я, – как бы я хотела хоть одним глазком взглянуть на это все.
– А ты знаешь, – мы уже были на «ты», – это не так сложно устроить.
– Правда? Ты сможешь? На самом деле? – Мое восхищение перед ним стихийно перетекло в поклонение.
– Постараюсь. Когда ты хочешь прийти?
– Да когда скажешь. Хоть прямо сегодня. Хоть сейчас.
– Отлично, подожди меня тут. – Он унесся, полыхая от восторга, которым я его завалила.
А я стояла и думала, зачем мне все это было нужно.
– Вот и все. Очень просто. Вот пропуск, репетиция начнется в восемь часов. А если хочешь, то можешь просто подождать.
Я подождала. Я сидела в администраторской и обалдевала от того, что могу попасть на самую настоящую репетицию. Вот что называется – вовремя зашел. Вечером я сидела на маленькой табуретке в комнате с изогнутым куполом потолка. Комнатка была старинной, в свое время, наверное, в таких делали светлицы царевен. Или боярынь на худой конец. Но в наше время стайка очень и не очень молодых людей окружила тут нервного дерганого мужчину лет пятидесяти, длинноногого, нескладного, в вельветовых штанах и шерстяной кофте на пуговицах. У него были красивые, но немного резковатые, немецкие черты лица.
– Наш режиссер, – почтительно пояснил Сергей, усаживая меня на табурет. Потом он что-то сказал на ухо этому режиссеру. Тот пристально посмотрел на меня пару секунд и кивнул. Я поняла, что мне позволено остаться. Вот чудо. Репетировали что-то невообразимое, по Кафке. Я Кафку никогда не могла дочитать до конца, не удавалось как-то продраться сквозь многообразие его шизофренических образов. Пара первых листов – это мой максимум, хотя многотомные опусы Гюго и замороченные рассуждения Достоевского у меня шли неплохо. Наверное, я не умею наслаждаться отсутствием простого сермяжного смысла. Мое примитивное сознание нуждается в формулах типа: Раскольников – плохой, но не совсем, Соня – хорошая, но проститутка. Раскаяние искупает все. А повороты типа «папа приказал мне прыгнуть с моста, и я прыгнул» я не понимаю, особенно если вообще непонятно, откуда взялся этот папа. Вкратце – именно это и ставил вельветовый гений режиссуры. Мой Сергей (мой – потому что он был единственным, кого я тут знала) сидел в первом ряду круга и что-то вычитывал в толстенном потрепанном талмуде.
– Ты кто? – зашипело у меня над ухом.
– Я Алиска, – отрапортовала
– А я Катя. Ты новенькая?
– Что-то вроде того, – подтвердила я, хотя совсем не была в этом уверена. И не вопрос – захочу ли я здесь остаться. Захочу однозначно, когда у меня еще появится шанс потусоваться в таком дурдоме. Вопрос – позволят ли. И как вообще здесь появились все эти актеры и актрисы, так похожие на обычных людей?
– Перестаньте болтать, все! – заорал режиссер и принялся нервно прикуривать.
– А нам можно закурить? – полюбопытствовала я.
– Ты что! Это только режиссеру. Еще иногда Парфенин курит, но если уже к ночи. И те, кто в основных ролях, – она кивнула в сторону моего лысого знакомца.
– А он в основных?
– Еще бы. Почти во всех постановках, – завистливо присвистнула или скорее прошипела Катерина и замолчала.
Я посмотрела на Парфенина совсем другими глазами. Лысый не лысый, а артист первых ролей. Это вам не хрен собачий. А в центре круга меж тем что-то уже происходило. Вытащили из угла пыльный стол. Серега встал рядом и принялся, закрыв глаза, входить в образ. Наверное, будь он слюнявым красавчиком, его прикрытые веки и одухотворенно-отрешенное лицо смотрелись бы неплохо, но поскольку он более всего походил на лысую обезьяну, то его духовные потуги выглядели забавно.
– Здесь же невыносимо темно! – вдруг громко и неестественно вскричал он и вскочил с ногами на стол.
Я обалдела и уставилась на него. Надо же, как интересно можно играть эту бредятину. Только бы никому не проговориться, что я считаю это бредятиной.
– Темно здесь и вправду! – закричал в ответ изображавший дряхлого старика мальчик и тоже запрыгнул на стол. Они замерли и принялись сверлить друг друга взглядом. Режиссер при этом с восторгом закатывал глаза и шипел:
– Тяни, тяни паузу. От так! Молодца, – и дал отмашку рукой. После этого тот, что изображал старика, молниеносно запрыгнул к Сергею на руки и, приняв позу зародыша, дурным петушиным голосом прокукарекал:
– Мне так лучше.
Я ошалело смотрела на происходящее. Даже если оставить в стороне сомнительную художественную ценность этого диалога, то их слаженные, непостижимые прыжки уже стоили аплодисментов. Серега немного поукачивал этого старика-прыгунчика, они еще поговорили о всякой бессмыслице, после чего решили поругаться.
– Знаю, укрыть меня хочешь, яблочко мое, но я еще пока не укрыт! – вскричал старик, и Серега бросил его на пол. Старик (который мальчишка) весьма достоверно упал, ударившись головой о край стола. Я бы даже сказала, что он не очень-то и разыгрывал сцену. Натурально грохнулся. Серж захохотал, а ушибленный, вытянув вперед длинный кривой палец, громогласно объявил:
– Ты был невинным ребенком, но в самой своей сущности был ты исчадием ада! А потому знай: я приговариваю тебя к казни водой! – сказал и принялся отползать. Серега же начал демонстрировать чудеса пластики и танца. А все присутствующие на репетиции похватали с пола какие-то звенелки, трещалки, гармошки и бубны и давай в это все дудеть, бить и тыкать. Я не смогла удержаться и тоже вцепилась в бутылку из-под пива. Я прекрасно умела выдувать из пивных бутылок заунывные тягучие звуки, чем и занялась, добавив общей какофонии элемент трагичности. Серега неистовствовал под сопровождение звукового идиотизма некоторое время, после чего рухнул со стола с криком: