Зелёный шум

Метель бушевала целую неделю.

Колючая снежная карусель без передышки крутилась над крышами изб, над полями, над всем белым светом.

Снег замёл все дороги и тропы, насыпал у плетней и заборов высокие острогранные сугробы, вплотную подступил к окнам изб и так завалил ворота у ферм и сараев, словно запер их на тяжёлые замки.

Метель выла, посвистывала, пела на десятки голосов, белёсая снежная мгла застилала горизонт, и Гошке Шарапову казалось, что теперь их Клинцы занесёт снегом до самых коньков изб.

Ребятишки

в эти дни в школу не ходили — кто знает, куда приведут ноги в такую непогоду. Взрослые тоже старались пореже показываться на улице. И только на колхозные фермы, где зимовали коровы, овцы и поросята, шли люди.

Чуть свет выходила на свиноферму и Гошкина мать, Александра Шарапова, и её напарница Ульяна Краюхина.

Не отставали от матерей и их сыновья — Гошка с Никиткой.

Свинарки отгребали снег от ворот, расчищали дорожку, таскали воду, сено, силос: метель метелью, а поросят и свиней надо поить и кормить. К тому же вот-вот начнутся опоросы, и свинаркам надо быть начеку.

В один из таких дней, когда метель бушевала над Клинцами, Гошка Шарапов надумал соорудить на крыше свинарника маяк.

— Какой маяк? Зачем? — удивился его дружок Никитка.

Малорослый, большеголовый, медлительный, он не всегда сразу понимал быстрого на выдумку и спорого в деле приятеля.

— А чтоб светило всегда, — объяснил Гошка. — Чтоб огонёк все видели и шли на него, кого метель в поле застанет. Вчера вон какой-то человек с дороги сбился. Плутал, плутал, чуть не замёрз…

Никитка только пожал плечами, но спорить не стал. У Гошки всегда так: придумает что-нибудь неожиданное, загорится, и его не остановит никакая сила.

— Давай сделаем, — согласился Никитка. — А только из чего вот…

— Это мы сообразим.

Мальчишки разыскали в чулане у Краюхиных старый четырёхгранный фонарь, промыли стёкла, покрасили их красной краской и укрепили фонарь, как скворечник, на крыше свинарника.

Потом Гошка попросил в колхозной мастерской несколько метров провода, достал патрон, стосвечовую лампочку и, сделав нехитрую проводку, поместил лампочку в застеклённом фонаре.

Два вечера работы, и самодельный маяк загорелся на крыше фермы. Ветер бил во флюгер, поворачивал фонарь из стороны в сторону, и стёкла далеко отбрасывали красный свет.

Маяк на крыше заметила Гошкина мать.

— Да вы знаете, зачем красный свет зажигают? — растерявшись, спросила она. — Ну, там на стройке или на шахте. Это когда люди работают отменно, когда дело всех радует. А разве у нас так?

— Мы для людей сделали… Чтоб не заблудились, на свет шли, — принялся объяснять Гошка.

— А что люди у нас на ферме путного увидят? Одни непорядки. Нет-нет, и не конфузьте нас с Ульяной, погасите скорее…

Но маяк погас сам: ночью порыв ветра оборвал провод и опрокинул фонарь. На другой день Гошка с Никиткой принялись было чинить маяк, но проломили дряхлую крышу и свалились внутрь свинарника, насмерть перепугав супоросую матку.

Узнав об этом, завфермой Ефим Кузяев рассердился, накричал на ребят, что они занимаются баловством,

игрушками, мешают взрослым, и запретил им показываться на ферме.

Но Гошка только хмыкнул. Чего-чего, а кричать дядя Ефим умеет! И на ребят, и на взрослых. Заявится небритый, не выспавшийся с похмелья, с мутными глазами, разнесёт всех в пух и прах, отдаст десятки распоряжений и вновь исчезнет на целую неделю.

Матерям Гошки и Никитки на ферме помогали молодая свинарка Стеша Можаева и ночной сторож дед Афанасий Гвоздев.

Работы было по горло — поросят и свиней насчитывалось больше двухсот. Александра с Ульяной как уйдут из дому чуть свет, так и крутятся с ними до позднего вечера.

Как же тут не помочь мамкам! И Гошка с Никиткой после школы почти бессменно дежурили в свинарнике. Помогали подвозить корма, раскладывать их по кормушкам, выгонять поросят на прогулку, вычищать навоз из станков.

А ещё они вели дневник наблюдений. В заветную тетрадочку, которую Гошка носил в своём портфеле вместе с учебниками, ребята записывали всё, что видели на свиноферме: чем кормят поросят, как им готовят еду, как они прибавляют в весе. В пионерском отряде пятого класса Гошку с Никиткой считали первыми шефами над поросятами и больше не загружали никакими поручениями.

Правда, вожатый звена Борька Покатилов был не очень доволен «поросятниками» и частенько упрекал их за то, что они не ведут со свинарками никакой культурной работы — не читают им газет, не приглашают их на школьные вечера и спектакли.

А какая ж тут культработа, если у мамок не находилось ни минуты свободного времени? Зато забот и тревог было полным-полно: то на ферму не завезли вовремя дров, чтобы согреть воду и приготовить болтушку для поросят, то на складе не хватило кормов, то заболела супоросая свинья и её пришлось прирезать.

— Эх вы, Кузяевы, до чего ферму-то довели! — выговаривала Александре Ульяна Краюхина.

— Да нет, не Кузяева я, — возражала Гошкина мать. — Я — Шарапова…

— Всё равно, не чужой он тебе, Ефим-то… братец единоутробный как-никак. Вот и скажи ему, ткни в нос — с такими порядками мы же в трубу вылетим…

— Да разве ж я не говорила, — с досадой поясняла Александра. — А он и в ус не дует.

— Где уж ему, — насмешливо говорила Ульяна. — У него, поди, головка болит, у твоего братца ненаглядного. Сидит, наверное, сейчас где-нибудь с приятелями, опохмеляется да яичницей с молодой свининкой закусывает. Не жизнь, а масленица…

— Это так… загуливать стал Ефим, — со вздохом соглашалась Александра и невольно задумывалась.

И почему так происходит? Работают они, свинарки, на совесть, стараются, не жалеют ни сил, ни времени и свиней на ферме вырастили немало; а всё вроде без толку: работу их никто не замечает, не ценит, колхоз по-прежнему считается отстающим и убыточным.

— А коли так, тогда и с нас взятки гладки, — решила Ульяна и стала работать на ферме спустя рукава.

Она частенько опаздывала на дежурство, раздражалась по каждому пустяку, чертыхалась на свиней, замахивалась на них вилами.