Зелменяне
Шрифт:
— А право голоса это дает?
— Конечно, дает.
Мрачному родственнику больше ничего и не надо было. Он продолжал сидеть на сундучке, тяжелый, приземистый, застывший, похожий на замшелый камень.
В доме все утопало во мраке и с жадностью впитывало в себя каждый шорох сна. В реб-зелменовский двор луна никогда не заглядывает вглубь.
Дядя Ича деликатно высвистывал свои сны. Кажется, где-то уже было сказано, что этот дядя не кричит во сне, а улыбается.
Вдруг
— Ича, ты слышишь?
— Что такое?
— Ты не слышишь?
В темноте старая машина сама шила, не столько шила, сколько хрипло трещала и ломала иголки.
Дядя Ича, еще спящий, чуть просветленным уголком мозга с ужасом подумал было, что это мстит ему его прошлое: низкий домишко, керосиновая лампа, кочерга — весь старый еврейский скарб.
— Вот тебе на…
Бедная тетя с трудом зажгла спичку. И они увидели: в распахнутой суровой рубахе, съежившись волосатым комком, сидел у машины их гость и перекусывал зубами нитки.
— Ничего, ничего, — успокоил он их, — это я шью себе кое-что…
Дядя Ича соскочил с кровати. Он хотел знать со всей определенностью одно из двух:
— Вы что, сдурели или спятили?
Мостильщик молчал, потом поднял растрепанную голову и произнес с невозмутимым спокойствием, обращаясь главным образом к тете Малкеле:
— О родстве я уже не говорю. Родственник — это ничто. Но я хочу знать: евреи вы или нет? — И он поднялся с обидой. — Если вы еще евреи, так я говорю вам, что мне необходимо стать портным!
Ночь была тяжелая. Все снились кочерги, восьмилинейные лампы, огромные чугуны реб-зелменовского двора.
И выходной день не сулил добра.
Зелменовы готовы были друг друга сжить со свету. В такой мерзкий день до того нехорошо на душе, что не будь человека, с которым можно поссориться, — натворил бы Бог знает что.
Ровно в два часа дня ко двору подъехал автомобиль.
Из машины вышли трое. Два обыкновенных человека, руки в карманах, и один старый, с большой раздвоенной бородой, в расстегнутом на животе пальто и с помятой инженерской фуражкой на голове.
Вела их по двору Тонька.
Эти люди ощупали прогнившие бревна стен, потом вошли в каменный дом. У дяди Фоли они уселись и стали писать.
Тонька спустилась вниз, к обалдевшим Зелменовым:
— Кажется, что реб-зелменовский двор снесут.
— С какой стати?
У всех отнялись языки.
— Надо, — сказала она. — Он еще может рухнуть!
Тогда у всех потемнело в глазах. Разъяренный дядя Ича вылетел из дома с палкой в руке. В расстегнутой рубахе, без шапки, он размахивал своей длинной березовой палкой над обросшими зелменовскими головами:
— Разбойники, что вы молчите? Наш двор, кровь и пот отца!..
Бабы схватились за метлы и стали подметать двор. Вдруг дядя отшвырнул
— О Юда, брат мой, где ты? Жив ли ты еще?
Его плечи вздрагивали. Лишь теперь тетя Малкеле увидела, что у него, у дяди, почти целиком облысел затылок.
Более спокойные Зелменовы тем временем спасали, что было можно. Тетя Гита захлопнула ставни, вышла во двор и принялась таскать в дом доски и камни. Утробным голосом крикнула она оцепеневшим женщинам:
— Что вы стоите, как истуканы? Делайте что-нибудь!..
— Вы разве не видите, тетя, что я подметаю? — оправдывалась Хаеле.
Мужчины были заняты дядей Ичей, стояли вокруг него и следили, как бы он не сделал чего-нибудь такого, о чем он потом пожалеет. Дядя Ича все еще стоял у стены, бил себя в грудь и кричал:
— Ой, я поеду к Калинину!
Тогда Фалк спустился сверху, из дома, где сидела комиссия, подошел прямо к отцу и строго сказал:
— Отец, не кипятись, капитализм у нас отменен!
— Уйди, не то я разорву тебя, как селедку!
Хорошо еще, что Фалк не страшится необузданного характера своего отца.
— Не кипятись, — сказал он, — здесь построят фабрику!
А Тонька сказала:
— Хорош рабочий!
Тогда дядя набросился на нее:
— Тебе не нравится? Может быть, ты снимешь меня с работы? Иди ешь свинину! Думаешь, мы не видали поросенка на столе? Иди пей водку! Вы слышите, что я говорю? Виновата она! Это она хочет нас погубить!
— Что поделаешь, когда этот мамзер [19] все же покорит нас! — крикнула Фолина бабенка Тоньке прямо в лицо.
— Зишкина кровь!
— Вон со двора!
— Чтобы твоего духу здесь не было!
Бабы окружили ее своими развевающимися платками, как стая старых птиц. Они окружили ее, как стая птиц с переломанными крыльями. Счастье, что Цалел дяди Юды ворвался в их круг и заслонил собою Тоньку. Он то и дело приподнимал очки на побледневшем носу.
19
Незаконнорожденный (идиш).
— Что случилось, наивные люди? Вам же дадут хорошие квартиры! Что случилось?
— Квартиры — сортиры! Не надо нам ваших квартир! Дайте нам дожить наши годы в старом дворе…
Автомобиль загудел, выпустил маленькое облачко в сторону реб-зелменовского двора и исчез за углом.
Как почувствовал себя тогда двор? Реб-зелменовский двор почувствовал себя покинутым, одиноким, будто камень у дороги. Все молча разошлись по домам и сели обдумывать это дело.