Земля, до восстребования Том 2
Шрифт:
Этьен хотел было выяснить, как далеко отстоит Пиза от Кастельфранко и каким образом башня в своем падении может достичь этой тюрьмы, но синьор Бонанно оставил вопросы без внимания и сказал Этьену в утешение, что не следует отчаиваться из–за своих ошибок. Вот если бы он, Бонанно, не сделал расчетной ошибки при строительстве башни, то никогда не стал бы знаменитостью. Кто знал бы его имя, если бы Кампаниле делла Примациале стояла прямо и не падала? А так человечество уже восьмой век озабочено судьбой башни в Пизе. Его башня «хотя и падает, но все–таки стоит», он слышал, как студенты распевали эту песенку, и сам подпевал им…
Синьор Бонанно многозначительно поднял палец, а затем раскланялся с такой галантностью, которой неуклюже подражает
После того синьор Бонанно вышел из камеры и очень расторопно, умело закрыл дверь на засов и на замок.
Этьен вскочил в холодном поту, его била нервная дрожь. Он понял, что это была очередная галлюцинация, а как только понял это, успокоился, к нему даже вернулось чувство юмора
Жаль, жаль, что этот самый архитектор Бонанно не взялся когда–то строить тюрьму в Кастельфранко. Может, она обрушилась бы раньше Пизанской башни, которая хотя и падает, но все–таки стоит.
Воспаленная фантазия рождала всевозможные планы побега. Как он научился плутовать с самим собой, обманывать себя непутевыми и сладкими грезами! Они были как запой, как мысленная наркомания — сумасбродные планы спасения, рождавшиеся где–то на границе сна и яви, здравого смысла и бессмыслицы.
До чего же легко совершался желанный, вожделенный побег из тюрьмы! Начать с того, что Рак–отшельник сам помогал узнику 2722 раздирать простыни на полосы и связывать их узлами в полотняный канат. По обыкновению, Рак–отшельник молчал и не ответил на вопрос — почему на нем сегодня форма русского городового: кокарда с двуглавым орлом на фуражке, револьвер на оранжевом шнуре, широкие шаровары, заправленные в сапоги бутылками… Этьен благополучно спустился по полотняному канату. Едва он ступил на землю, как увидел Старика. Тот подал знак сестре Амалии, которая подбежала с охапкой цивильной одежды. Вот приятный сюрприз! Этьен быстро снял тюремную робу. Амалия помогла брату переодеться и тут же исчезла. А Этьен и Старик зашагали по круговой внутренней улице. Старик с беззаботной неторопливостью шагал к воротам, а по дороге рассказывал, как в молодости бежал из ссылки в Иркутской губернии. «А нас выпустят?» — с тревогой спросил Этьен, подходя к воротам. «Скажу, что идешь со мной» — успокоил Старик. И в самом деле, когда они проходили через тюремные ворота, Старик только сказал, кивнув на Этьена: «Со мной». Дежурный капрал вытянулся в струнку и отчеканил по–русски: «Проходите, товарищ корпусной комиссар». За тюремными воротами их ждали лошади, но не пролетка, какую можно увидеть в итальянских городах, а натуральная русская тройка. Этьен и Старик вскочили в нее, когда кони уже тронулись с места. Выехали на шоссе и свернули мимо оливковой рощи в сторону Модены. Кони неслись во весь опор, возница погонял их и по–ямщицки покрикивал: «Э–э–эй, не балуй!!!» Голос возницы показался Этьену знакомым, и когда тот, держа в руках туго натянутые вожжи, слегка откинувшись назад, повернулся наконец к седокам, Этьен узнал своего брата. Когда Жак, Амалия успели познакомиться со Стариком? Тройка мчалась по улицам Модены. Тройка мчится, тройка скачет, вьется пыль из–под копыт… И не карабинеры, не тюремные стражники бегут за ними вдогонку, а царские городовые. Они свистят в свистки, размахивают револьверами на оранжевых шнурах и орут благим матом: «Держи–и–и!» Но, к счастью, жители городка по–русски не понимают, не обращают на крики ни малейшего внимания, тройка уносит беглеца все дальше от тюрьмы, в сторону Реджио дель Эмилия, городовые безнадежно отстают и скоро становятся невидимыми в облаке дорожной пыли…
Этьен уже давно уразумел, что на свете нет обмана хуже, чем самообман. Нельзя убегать от настоящего в эфемерное, почти потустороннее, где все теряет свою устойчивость и равновесие — и предчувствия, и чувства, и ощущения, и мысли, и слова.
Было время, когда он всерьез собирался симулировать сумасшествие. Но сейчас он на такое зловещее притворство не решился бы, потому
«Не дай мне бог сойти сума!..»
Да, самое важное — не потерять контроль над уходящим, меркнущим сознанием, не потерять душевного, психического равновесия. Как избежать страшной опасности?
Этьен понял, что нужно заставить себя совершить поворот к реальности и тем самым избавиться от неустанного воображения, которое так часто граничит с болезненными, опасными иллюзиями.
Беда в том, что он не смог совладать со своей апатией, смирился с тем, что его мозг стал бездеятельным.
Как можно скорее вернуться к книгам, регулярным занятиям!
В конце концов, дело не в том, принесет ли работа плоды и какие именно. Нужна гимнастика мозга, он отучился работать. Само мышление поможет выздоровлению и отвадит от встреч со своим двойником или синьором Бонанно.
Не дай бог так обеднить свою жизнь в камере! Лишь кажется, что в твоей жизни ничего не происходит. Если не следить за календарем, сдаться на милость монотонной и застывшей тюремной жизни, то и душа твоя может стать такой же неподвижной, а чувства застынут, окостенеют, как распорядок тюремного дня. И вот уже ты, незаметно для себя, подчинишься убогому распорядку настолько, что начнешь возвращаться к одним и тем же мелкотравчатым мыслям и крошечным чувствам, к одним и тем же тусклым, нищим словам.
Он уже знал, что сделал ряд серьезных ошибок. Он не должен был отказываться от книг из тюремной библиотеки, какие бы они ни были завалящие. Не имел права отказываться от прогулок. Тем более нельзя этого делать сейчас, когда он живет впроголодь, когда у него нет двадцати двух чентезимо на бутылочку молока, когда ему нечего надеяться на рождественскую посылку. Не было денег даже на поганую воскресную газетенку, он давно не знает, что творится в мире.
Этьен недавно заметил, что у него начали дрожать руки и ноги. Может, и голова? Он вспомнил узника, с которым больше трех лет назад встретился во дворе «Реджина чели», того седобородого с всклокоченными волосами, с землисто–серым лицом и с опустошенными глазами, кому с трудом удавалось унять беззвучную дрожь всего тела.
Но тот узник уже просидел двенадцать лет! Не рано ли Этьен начал ему уподобляться?
Вот уже четверо суток, как он не спал. Исчезли и сон и аппетит. Он не мог прикоснуться к еде и каждый кусочек проглатывал через силу.
Он уже замечал на себе обеспокоенные взгляды тюремщиков. Не показалось ли Раку–отшельнику, что узник 2722 решил уморить себя голодом?
Одиночка принесла ему страдание, умноженное на бесконечность. И днем, когда апатия лишала его, казалось, всех мыслей и чувств, и ночами, удлиненными бессонницей, он часто вспоминал слова из Библии: «Смерть, где жало твое?» Теперь его мало волновал вопрос, сколько он еще проживет сколько дней, месяцев или лет.
Он уже много раз читал и перечитывал Библию, лежавшую у него в камере, взял ее в руки и сегодня.
Библию читали почти все узники. Одни находили в ней отклик на сохранившуюся в душе потребность веры. Иные, обманутые и обманувшиеся в религии, не могли читать Библию без раздражения. А Этьен находил в библейских рассказах пищу для ума, для полемики с безвестными философами древности. Вел длинные жаркие дискуссии с седобородыми мудрецами, не смущаясь высокими титулами своих оппонентов — святые апостолы, пророки.
Вчера ему показалось — притупилась не только острота восприятия, но стала тускнеть память. Если отказала память — он кончился как профессионал–разведчик. Может, он вдобавок еще разучился быстро соображать, стал недогадливым, сделался тяжкодумом?
Он так боялся забыть последний шифр, словно обязан был передать его какому–то преемнику, словно в противном случае не выполнит свой воинский долг. Он обязан помнить шифр так же, как русский алфавит, или арабские цифры, или григорианское летосчисление.