Земля городов

Валеев Рустам Шавлиевич

Впервые мама не таилась от меня. И тот вечер, когда она облегченно плакала, и последующие вечера были наполнены разговорами о минувшем, о каждом из нас в отдельности и вместе. По крайней мере три вечера занял ее рассказ о том, как она оставила городок, как встретила Булатова… Она любила отчима, в этом я ничуть не сомневался, любила и не скрывала своей нежности к нему, и не таилась от меня. Да и слишком расточительно было бы скрывать и сдерживать чувства, не ограниченные силой, но ограниченные временем. Временем, что поделаешь, ведь они были совсем не молоды.

В глупом счастливом неведении я считал, что

без меня им не обойтись на новой ступени их жизни. Но мама вскоре же прекратила наши вечерние беседы. Излившись мне, она тут же стала тяготиться моим присутствием. Но, удаляя от себя, она несомненно хотела бы поручить меня кому-то надежному.

— Тебе не хватает упорства и настойчивости. Ты так мало походишь на людей нашего рода. И ты, по-моему, совсем забыл городок — свою родину. Когда-нибудь… — она глубоко передохнула. — Когда-нибудь и ты будешь сожалеть, что не сможешь вернуться в городок. А к старости ты поверишь, что нет людей вернее, чем твои родичи, и нет места лучшего, чем городок. Ты будешь плакать о потерянной земле городка.

— Может быть, мама, может быть. Хотя я-то стою на земле городка только одной ногой.

— Земля городов слишком большая, а тебе захочется родного клочка, к старости тебе ни к чему будут просторы городов.

И тут я вдруг сказал:

— Мама, а ты помнишь, я учился на первом курсе, и Деля тоже, и тетя Хава ходила к нам в гости — помнишь? Мама, а ведь я тогда любил Делю…

— Ты любил Делю? — искренно удивилась она. — Ничего похожего я не замечала. Впрочем, если бы то была любовь… — Она задумалась. — Ты, кажется, был довольно взбалмошным мальчишкой, не так ли?

Мне вовсе не хотелось соглашаться с нею, но я уныло ответил:

— Может быть, и так.

Я надеялся на том и закончить разговор, но мама удержала меня.

— Давние привязанности однажды осточертевают, — сказала она, как мне показалось, безапелляционным тоном. — Что-то в них перебраживает. Надо время от времени расширять круг связей, освежать контакты с людьми. Ты, по-моему, не умеешь это делать.

— Наверно, не умею, — искренно согласился я.

Сейчас меня притягивали именно давние связи, я вновь сходился, например, с Алешей Салтыковым. Похожую потребность, наверное, испытывал и он. Он производил впечатление немного приуставшего человека, нуждающегося в ком-нибудь, кому он мог бы пожаловаться на свои неурядицы и заботы: запорол фундамент, неудачно перевел бригаду на подряд, голова звенит, как ЭВМ на форсированном режиме, и так далее, и тому подобное.

— Но все это чепуха, — сказал он, перечислив служебные заботы. — От меня, брат, Наташка ушла. Бросила, как сукиного сына, на произвол судьбы. Один как перст. Я доконал ее терпение своим стремлением к идеальному семейному содружеству. Дружная семья для меня верх человеческих отношений. Еще ребенком я мирил папу с тетей, тетю с мачехой, потом мачеху с папой. Тетя умерла вот уж восемь лет назад, мачеха в прошлом году. Вика тогда же поступила в библиотечный техникум. Мы поделили нашу громадную квартиру, и отец, к великому своему удовольствию, получил отдельное жилье, которое превратил в крепость, дабы ни сын, ни дочка не досаждали своими заботами. Он полон сил и здоровья и живет второй жизнью. Да, не воспоминаниями о прошлых деяниях на руководящем посту, о любви и семейном счастье —

он живет второй жизнью. Представляешь, занимается живописью, ездит на спортивном велосипеде с этюдником, в остальное время гуляет по парку, флиртует с пенсионерками и пьет пиво.

— Мне показалось, ты говоришь об отце с некоторой завистью, — заметил я.

— А кто бы не позавидовал такому великолепному наплевательству к своему прошлому! Может быть, не поверишь, но ему абсолютно наплевать на нас с Викой, нас просто не существует. Ну, что о нем! Так вот я, видать, его антипод, мне хотелось воздвигнуть свой идеал — семью. Бедная Наташка этого не вынесла.

— Ты слишком долго прособирался, — сказал я. — Да ведь ты об этом мечтал только в перерывах между рытьем котлована и подливкой колонн.

Он засмеялся:

— Вот потому-то, видать, и не корю Наташку. И продолжаю мечтать! О детях, племянниках, внуках. Я буду их попечителем, я выращу целое племя горожан, это будет клан, преогромный род закоренелых урбанистов, но… с нежной душой, с любовью к захудалой тетушке, к маленькому несмышленому родичу!

Он умел придавать собственным мечтаниям, заботам, даже бедам юмористический оттенок, не угнетая тебя унынием и беспросветностью, и тем искренней, достоверней были его слова. Вообще я с радостью убеждался в том, что перерыв в наших отношениях не развел нас слишком далеко.

Однажды он позвал меня в детский плавательный бассейн.

— В плавательный бассейн?..

— Ты не удивляйся, — сказал он. — Габриэлян водит туда сына. Сын плавает, а он наблюдает за ним с антресолей, вокруг него братва… вообще, там, где появляется Габриэлян, возникает уют, какой-то салонный, что ли, порядок, воздух электризуется — словом, то Габриэлян.

И вот мы идем между рядами теплых пахучих сосен, зрение мое как бы оживает, обостряется среди зелени, в груди мягко и легко. Мы входим в бассейн и поднимаемся на антресоли. Я уже издали вижу Делю. Внизу яркость и звучность воды, дробящийся детский смех, и все это взлетает, парит и, наконец, достигает ее головки и мягко, грустно витает над нею. Наши шаги по кафелю звучат слишком громко, Деля оглядывается и с улыбкой щурится на нас.

— Браво, — сказала она, — уж вас, да еще вместе, я не ждала.

Ее глаза мягко и утешительно глянули на меня. В эту минуту я почувствовал себя так, будто не было разделявших нас лет, а все по-прежнему, все только начинается, почкуется в нежной незащищенности, еще и в помине нет угрозы той нашей последней встречи, когда я сам же и послал ее утешить бедного Биляла.

Мы не заметили, как Алеша оставил нас.

…Она рассказывала о прошлом своем житье, о чем не только я, но и те, кто жил вблизи, не имели ни малейшего понятия.

Дедовская деревянная школа, святое волнение юной учительницы, озарения зрелости, и первое осознание скорбных трудов дедушки, и чувство причащенности добрым деяниям, и сомнения, и страх перед суетой сует.

— Я боялась безверия, — сказала она, — я боялась однажды… уж не знаю в какую страшную минуту невзлюбить свой труд. Но больше всего я боялась оправдать это жизненными неурядицами.

Я не произнес ни одного слова, пока она говорила, и тут она сказала:

— А ты не спрашиваешь, почему я вышла замуж за Биляла?