Земля обетованная

Моруа Андре

Господь, к Тебе иду, униженной и верной,Нет сил, таланта нет – я это поняла,Свою судьбу я с дрожью в сердце приняла,Прошу лишь об одной я милости безмерной.Коль недостоин мой порыв неимоверныйТебя воспеть, мне укажи Твои дела,Чтоб, выполняя их, душа моя моглаВсю преданность отдать, отдать свой пыл чрезмерный.Господь, поэтов должен Ты благословлять.Коль не могу творить, дозволь мне просто статьСлугой Творца Божественного слова!Дозволь мне диктовать, дабы отдать вовнеИ выразить –

пускай и голосом другого —Непостижимый жар, трепещущий во мне. [19]

19

Перевод Е. Белавиной.

Да, стать женой поэта, наблюдать за его работой, вдохновлять его, – это было бы прекрасно. Мне понравилась бы такая жизнь. Суждено ли мне прожить ее? Для этого нужно отказаться от всего посредственного и сохранить себя для великого человека… Я знаю, что он придет. «Я жду чего-то неведомого». [20]

3 июля 1912. – Долгая прогулка с Агамемноном. Он так мил. В детстве я находила его резким и властным. Теперь же, напротив, я поражена его стремлением понравиться мне. Не будь он моим отцом, я бы заподозрила его в желании пофлиртовать со мной. Наверное, он умеет обольщать женщин. Конечно, он не хочет дурно отзываться о Клитемнестре, но, по-моему, с трудом удерживается от этого. В глубине души он ее ненавидит. Я спросила его (стараясь выражаться как можно тактичнее), как случилось, что он женился на ней.

20

Цитата из стихотворения в прозе С. Малларме «Игитур».

– Ну что ты хочешь, – ответил он, – мы жили в самом сердце Африки… Она так ловко сидела на лошади. А мне было тоскливо одному.

Он говорил таким извиняющимся тоном, что я сказала:

– Да я вас вовсе не упрекаю!

И он засмеялся.

4 июля 1912. – Вот мой жизненный план: до двадцати одного года – совершенствоваться. Боадицея может еще многому научить меня. Составить список ста величайших книг человечества и все их прочесть. Изучить историю – всю мировую историю. А также всех философов. Подготовить себя к тому, чтобы стать подругой человека, достойного моих идеалов. И начиная с двадцати одного года искать Его. Любой ценой покинуть Сарразак. Если когда-нибудь удастся встретить Его, то навеки привязать к себе. Я хочу великой жизни, посвященной поэзии и любви. Мне безразлична смерть в молодом возрасте, но я хочу жить и умереть благородно.

5 июля 1912. – Письмо от Сибиллы. Она по-прежнему моя подруга, и я ее люблю, хотя считаю глупенькой и фривольной. Она подробно описала мне супружескую жизнь Блеза и Катрин – пары, которая так понравилась мне в детстве (медовый месяц и лунный мед). И вот нате вам: у хорошенькой Катрин уже три дочери. «Этот Блез – просто мерзкий производитель! – пишет Сибилла. – А Катрин давно рассталась со своей осиной талией». Сибилла отличается стилем (или отсутствием стиля) matter of fact, [21] который меня слегка шокирует… Хочу ли я иметь детей? Не знаю. В любом случае они не станут смыслом моей жизни.

21

Вульгарный (англ.).

9 июля 1912. – Мне скучно. Мне скучно. Мне скучно. Ах, этот дом… здесь никогда ничего не происходит! Вставать по утрам, знать, что я увижу Боадицею, которая заставит меня переводить Шекспира или Теннисона, что Агамемнон и Клитемнестра снова будут препираться, что к чаю приедет мадам де Савиньяк… И вот что любопытно: именно в тот момент, когда я с головой погружаюсь в бездну отчаяния, на меня снисходит какое-то странное счастье и желание писать.

10 июля 1912. – Какая безумная авантюра – жизнь! Взять хоть этот старый дом, где живут вместе ненавидящие друг друга Агамемнон и Клитемнестра, Боадицея, которая никогда по-настоящему и не жила, и я, семнадцатилетняя, с моей неуемной жаждой жизни, обреченная увянуть в своем безнадежном одиночестве. О Создатель, почему мне выпал этот жребий, а не иной?! А ведь Ваш Божий мир иногда так хорош! (Простите за нечаянный александрийский стих!) Вчера вечером я дошла в темноте до

соснового леска, как в детстве, когда папа заставил меня выйти ночью из дому. Воздух был теплый, в траве мерцали светлячки, в небе дрожали звезды, совы ухали, зовя куда-то вдаль. И я, одна в ночной тьме, раскинула руки, готовясь встретить – кого? что? – сама не знаю… некое волшебное присутствие. «Я жду чего-то неведомого».

11 июля 1912. – Томик «Избранных стихотворений» Верлена, который дала почитать мадам де Савиньяк, доставляет мне огромную радость. Мисс Бринкер говорит, что Верлен был негодяем, уродом, часто мертвецки напивался, колотил свою жену и стрелял в друзей. Урод? – согласна. Пьяница? – может быть. Но злой? В это мне трудно поверить. Его стихи так нежны, так музыкальны, так изящны. В каждом слове трепещет Поэзия; кажется, будто она тесно переплетается с жизнью.

О первые цветы, как вы благоухали!О голос ангельский, как нежно ты звучалКогда уста ее признанье лепетали! [22]

Кому же я скажу свое первое «да»? И скажу ли? Иногда мне кажется, что все мое тело говорит только «нет!».

14 июля 1912. – Национальный праздник. Знамена. Шествие пожарных перед бюстом Предка. Каждый год в этот день Агамемнон, невзирая на протест Клитемнестры, примиряется с мэром Сарразака. В мундире наш полковник все еще выглядит молодым и красивым. Надеюсь, я на него хоть сколько-нибудь похожа. И конечно, именно от него я унаследовала эту тягу к жертвенности. Я очень его люблю, когда он говорит об армии, о Франции. В такие минуты понимаешь, как он отважен, как готов отдать жизнь родине.

22

П. Верлен. Nevermore. Перевод Ф. Сологуба.

Так, первая любовь – любовь к стране родной,А после Бога ей любовью быть последней. [23]

Оба этих стихотворения легко приписать Виктору Гюго, но нет, они принадлежат перу моего любимого Верлена. Поднимаясь к замку пешком, отец рассказывал мне об Африке и о той замечательной работе, которую проделывают французы, когда им не мешает ненависть местных бунтовщиков. Я почувствовала, как ему больно видеть, что люди его поколения – Дрюд, Лиоте [24] – завоевывают целые империи, пока он принимает парад пожарных. Бедный папа, он поставил на кон свою жизнь из-за одного-единственного слова – и проиграл!

23

П. Верлен. Стихотворение ХХХ из сборника «Счастье». Перевод Е. Белавиной.

24

Французские генералы Дрюд и Лиоте с 1907 г. воевали в Марокко и Алжире.

18 июля 1912. – К чаю приехала мадам де Савиньяк. Она подробно рассказала о супругах Марсена. Филипп Марсена – сын сенатора. Мне было интересно послушать – два года назад я видела Одиль Марсена, и она мне запомнилась прелестной, как сказочная принцесса. И вот теперь этот рассказ в моем присутствии об их романтическом браке – помолвка во Флоренции, ярость родителей Марсена. Я же была просто счастлива узнать о победе любви над условностями. Но мадам де Савиньяк утверждает, что Одиль больше не любит Филиппа, что она встречалась в Бретани с неким морским офицером. Надеюсь, что это неправда… Одиль… Катрин… Ах, как хочется стать одной из этих бесподобных красавиц! В «Дневнике» Марии Башкирцевой я нашла такую молитву: «Боже, сделай так, чтобы я никогда не заболела оспой, чтобы я была красивой, чтобы я хорошо пела, чтобы я была счастлива замужем, чтобы я жила долго-долго…» Бедняжка! Она и впрямь была очаровательна и не подхватила оспу, зато ее сгубил туберкулез: она умерла в двадцать четыре года, потеряв перед этим голос… Я никогда не стала бы просить Господа обо всем этом. Я бы сказала вот что: «Отец наш Небесный, сделайте так, чтобы я была красива, чтобы меня полюбил гений, чтобы я стала несчастной, если это необходимо для спасения от равнодушия, и чтобы я жила не слишком долго!» Вот преимущество женщин, умерших молодыми: они оставляют после себя только те портреты, на которые приятно смотреть. Марии Башкирцевой никогда не будет больше двадцати четырех лет, тогда как королева Виктория (в юности свежая и грациозная) останется в вечности жирной старухой, похожей на оплывший пирог. Сегодня так жарко, что я засыпаю над своей тетрадью.