Земля обреченная
Шрифт:
Я был сразу везде. Я не знал пощады, не знал жалости, и мне не было противно.
Я убивал всеми возможными способами.
Вырывал глотки, подрубал ноги, отсекал пытающиеся дотянуться до меня руки, вспарывал животы, сносил головы, резал, кромсал, работал, как мясник.
И единственное, что я при этом ощущал, было чувство животной радости и глубочайшего удовлетворения! Я был всепоглощающе счастлив!
Сколько это длилось, я не помню.
Когда закончилось — не знаю.
Я сидел на земле,
Вокруг было что-то невообразимое. Повсюду валялось то, что осталось от зеленых. Живых видно не было.
Что со мной произошло? Это все сделал я? Где Иван? Неужели я и его?..
— Эй, Ярик, дружище, ты — это уже ты?
Иван осторожно выглядывал из-за угла дома.
Я кивнул.
Иван двумя прыжками подскочил ко мне и пристально посмотрел в глаза:
— Да. Это снова ты. А я, знаешь ли, испугался очень. Веришь? Тварей этих не боялся ни черта, а вот тебя испугался. Да и думаю — что мешаться-то под рукой, зашибешь еще ненароком. Вот и спрятался…
— Это все я сам, один? — Я обвел взглядом растерзанных зеленых. Бойня. Клочки мяса. Оторванные конечности.
— Сам я одного только и уложил, да и то случайно. Все ты, родной, постарался. И даже спрашивать не хочу, как это у тебя вышло…
— Если бы я сам это понимал… — Мне вдруг стало жутко. То, что я сделал, выходило за пределы человеческих возможностей.
— Читал я про берсерков и даже видал парочку современных в действии, но то, что творил ты… Такое бы ни одному берсерку в самом страшном кошмаре не приснилось!
Я молчал.
— Вот смотри, — продолжил Иван. — Берсерк — ты знаешь, откуда это слово пошло? Старонорвежский. Бер — это значит «медведь» или «голый», а серк — «шкура» или «рубашка». То есть получается, либо «медвежья шкура», либо «без рубашки».
Этот лингвистический экскурс меня почему-то вдруг развеселил. Я улыбнулся, сначала краешком губ, а потом не выдержал и расхохотался. Слишком уж это было безумно: сидеть на залитой мерзкой кровью зеленых тварей земле, разглядывать уничтоженных своими руками существ и слушать внешне очень спокойного, жизнерадостного Ивана.
Смех мой стал судорожный, захлебывающийся. Я уже не смеялся, я рыдал, рыдал в полный голос и никак не мог остановиться.
Иван деликатно отвернулся. Пока я пытался справиться с собой, он поднял рюкзак и принялся рыться в нем.
— Где-то тут было… я сунул перед выходом. А вот, выпей-ка! — Он протянул мне флягу.
Я сделал пару глотков. Коньяк. Но я выпил его как обычную воду. Желудок даже не обожгло.
— Пей еще. У тебя истерика. Это нормально. Коньяк поможет. Пей.
Я пил. Дыхание все же перехватило, и по телу прошла волна тепла.
— Спасибо.
Иван серьезно посмотрел мне в глаза.
— Это тебе спасибо. Ты спас себя и меня. Без тебя мы бы сейчас лежали тут вместо этих тварей. И наш вид был бы ничем не краше. Уж не знаю, как это у тебя вышло, но спасибо тебе! Ты просто молодец!
Я
— А теперь вставай, пора уходить. Мы тут изрядно нашумели. Мало ли кто еще надумает сюда наведаться!
Я тяжело поднялся на ноги. Тело, словно после долгой болезни, слушалось с трудом. Колени едва не подогнулись.
Иван успел поддержать меня, не дав осесть на землю.
— Ничего, дойдем! Упадок сил — это нормально! Ресурсы тела тоже не беспредельны!
Мы дошли. Точнее, дошел Иван, протащив меня на себе почти всю дорогу. Ноги просто отказывались идти, моих сил хватало только на то, чтобы оставаться в сознании.
Иван умудрился так выбрать маршрут, что затащил меня на небольшую речку, протекавшую через город, и помог смыть с себя всю грязь, насколько это было возможно.
Речка, сколько я помнил, всегда была очень грязной, раньше я бы просто побоялся к ней приблизиться, а сейчас ничего, умывался с удовольствием.
Может, мне показалось, но вода в ней стала чище, хотя до кристальной прозрачности горных ручейков было еще очень далеко.
После водных процедур стало полегче. Я даже начал осмысленно переставлять ноги, чем немало облегчил Ивану задачу.
— Ничего, — бормотал он. — Медсестры в войну на себе таких здоровенных мужиков таскали, а я что, слабее молоденькой девочки с косичками? Допрем тебя, паря, не сумлевайся!
Идти до лагеря оставалось всего ничего, как вдруг Иван остановился.
— Слышишь? — спросил он.
Я прислушался. Ничего особенного слышно не было, только мерный, едва заметный гул. Потом вдалеке что-то грохнуло, и все затихло.
— Бухнуло что-то, — подтвердил Иван. — Уже не первый раз. Не хотел тебе говорить, но давай-ка лучше прибавим шагу!
Это было легче сказать, чем сделать, но, тем не менее, наше продвижение ускорилось.
Мы вышли на довольно широкий пешеходный проспект, который утыкался своим окончанием как раз в лагерь. Где-то тут уже должны появиться патрули.
— Смотри! Ни хрена себе!
Иван так резко остановился, что я уткнулся ему в плечо. Когда я, наконец, обрел возможность обозреть округу, то поначалу не понял, что так удивило моего спутника.
А когда понял, мне захотелось бежать куда глаза глядят.
Если представить себе слона величиной с трехэтажный дом, только закованного вдобавок, как черепаха, в броню с ног до головы, да еще и с передними короткими отростками, заменяющими ему руки, в которых это немыслимое существо держало здоровущее металлическое бревно величиной с телеграфный столб и время от времени со всей дури дубасило им по домам вокруг себя, разваливая их, как карточные домики, то можно понять, что я почувствовал. А когда посмотрел по сторонам более внимательно и увидел еще несколько таких же чудищ, с легкой непринужденностью обращавших остатки города в пыль, то сознание мое озаботилось только одной мыслью — куда бы так спрятаться, чтоб не нашли?