Земля Санникова (илл. Л. Владимирского)
Шрифт:
– Все четыре молнии поразили жертву. Женщины, приготовьте мясо к вечернему молению!.. Воины, пригласите шамана в наше жилище!
По возвращении в землянку возобновилось угощение молоком и копченой олениной, к которой подали лепешки из муки, приготовленной из плодов водяного ореха, и печеные луковицы сараны. Ни хлеба, ни чая, ни табака онкилоны не знали, и несколько сухарей и кусков сахара, которые путешественники достали из котомок, пошли по рукам, осматривались, обнюхивались и пробовались с большим интересом. Еще большее внимание возбудили трубки, которые Горохов и Ордин закурили после еды. С некоторым ужасом онкилоны смотрели, как белые люди глотают дым, который вызывал у соседей кашель и чиханье. Большой восторг вызвал медный чайник, повешенный над огнем;
Топоры и охотничьи ножи также возбудили огромный интерес; их осматривали, гладили, пробовали и восторгались блеском, прочностью и действием сравнительно с каменными топорами и костяными ножами онкилонов. По знаку Амнундака женщина со змеями достала из сундучка железный ножик грубой работы, изъеденный ржавчиной, который хранился как реликвия.
Показывая его гостям, вождь сказал:
– Наши предки имели такие ножи, топоры, наконечники копий и стрел, которые выменивали у якутов, но сами делать не умели. И вот, когда они пришли сюда, эти вещи мало-помалу пришли в негодность, поломались, потерялись, и онкилоны снова стали делать каменные и костяные.
Крот и Белуха, приютившиеся у ног гостей, внушали онкилонам, не имевшим собак, сначала некоторый страх. Когда Горохов спросил, почему у них нет собак, Амнундак рассказал следующее:
– Из-за этих злых зверей началась война наших предков с чукчами. Наши предки были оленеводы и собак не держали, потому что собаки нападают на оленей. Наши предки жили на берегу моря оленеводством и ловлей рыбы, тюленей, моржей; жилища строили из леса, выброшенного морем. Но вот пришли чукчи; у них было много собак, но не было оленей. Они начали теснить нас с рыболовных и звероловных мест; когда у них не хватало рыбы для собак, они отнимали у нас оленей. Из-за этого и началась война. Чукчей было много, нас было мало. Вот и пришлось уйти от них сюда.
– А сколько онкилонов живет здесь? – спросил Горохов. – Весь ваш народ здесь? – Он обвел рукой присутствующих.
Амнундак засмеялся:
– Таких жилищ у нас двадцать. В каждом живет один род, человек двадцать-тридцать.
– Где же другие жилища?
– В разных местах. Оленям нужны моховища. Нельзя всем жить близко – тесно станет и людям, и оленям.
– В каждом жилище есть такой вождь, как ты?
– Нет, я главный вождь всех онкилонов! – гордо заявил Амнундак. – Мой род самый большой. Но в каждом жилище есть свой начальник, глава рода.
Действительно, население землянки, считая женщин и детей, доходило до шестидесяти человек. Горюнов подсчитал, что, если в остальных землянках живет в среднем по двадцать пять душ, всех онкилонов на Земле Санникова должно быть около пятисот тридцати человек.
В разговорах и угощениях время прошло до вечера. К закату солнца на поляну к землянке пригнали стадо оленей, и путешественники наблюдали сцену доения маток, в котором приняли участие все женщины и девочки, быстро перебегавшие с деревянными подойниками от одного животного к другому; стадо состояло из двухсот с лишним голов. На ночь оно оставалось на поляне и охранялось по очереди воинами от нападения хищников.
Когда наступили сумерки и все возвратились в землянку, явился шаман, который жил отдельно в нескольких километрах. Это был высокий худощавый старик с впалыми щеками и проницательными глазами, глубоко сидевшими под нависшими бровями. Несмотря на сравнительно теплую погоду, он был одет в длинную шубу мехом наружу, с воротника и пояса которой на ремешках свешивались медные и железные бляхи и палочки странной формы, сильно потертые, очевидно принесенные еще с материка и переходившие от шамана к шаману. В руке у него был небольшой бубен, украшенный кожаными красными и черными лентами и железными погремушками. Остроконечная шапочка, вроде скуфьи, с почти вылезшим
Над костром на длинных палочках жарилась нарезанная небольшими кусками оленина. Рядом варился суп, или, вернее, соус, из оленины и клубней сараны в цилиндрическом деревянном сосуде, в котором кипение воды поддерживалось при помощи раскаленных в костре небольших камней. Одна женщина то и дело вынимала из огня раскалившийся камень, пользуясь двумя палочками с наконечниками из каменных плиток, опускала его в сосуд с супом, а другой камень, уже остывший, вытаскивала и клала в костер.
Когда мелко нарезанное мясо сварилось, вождю, шаману и гостям подали по чашке мяса, облитого супом, и деревянные вилки довольно изящной работы. Но, попробовав суп, путешественники убедились в полном отсутствии соли. Онкилоны, подобно чукчам, не употребляли ее в пищу. Пришлось достать из котомок свою соль, чтобы посолить суп. Это вещество также пошло по рукам; его стали пробовать, предполагая, что это тоже сладкое, подобно сахару, но потом долго отплевывались и выражали недоумение, зачем белые люди портят этой гадостью вкусный суп и мясо.
После супа подали жареное мясо и лепешки из водяного ореха; ужин закончился чашкой молока. Когда посуда была убрана, прогоревший костер сдвинули совсем в сторону, чтобы очистить весь центральный квадрат для моления. В землянке воцарился полумрак, озаренный красным светом тлеющих углей.
Во время ужина Амнундак рассказал шаману, как появились белые люди на земле онкилонов, кто они, что делали, как поразили оленя. Шаман слушал молча, кивая головой и изредка задавая вопросы. После ужина, перед началом моления, он потребовал, чтобы удалили собак из жилища. Когда это было исполнено, он уселся среди очищенной площадки, окруженной кольцом зрителей, затем достал из кожаного мешочка, привешенного к поясу, щепотку беловатого порошка, высыпал ее на ладонь и слизнул языком. Горохов сообщил путешественникам, что это сушеный мухомор, который камчадалы, коряки и некоторые другие народы употребляют в качестве наркотического средства, вызывающего своеобразное опьянение.
Посидев некоторое время молча, с взором, пристально устремленным в тлеющие угли костра, шаман взял бубен, провел по нему рукой – и тотчас раздались едва слышные звуки звенящей под пальцами туго натянутой кожи. Под их аккомпанемент, постепенно усиливающийся, он запел сначала медленно и вполголоса, гортанными звуками, затем все быстрее, пока пение и гудение барабана не слились в сплошной гул, из которого вырывались отдельные слова, словно вопли. Шаман сначала сидел, раскачиваясь взад и вперед, не спуская взора с огня, но затем, придя в исступление, вскочил и стал кружиться на одном месте все быстрее и быстрее, продолжая бить в бубен и завывая. Его длинная шуба и ремешки с бляхами и палочками при этом вращении начали отходить от туловища и наконец образовали три конуса, насаженных друг на друга и увенчанных конусом его шапки. Руки с бубном были подняты над шапкой и находились в беспрерывном движении; бубен вертелся, качался, плясал, издавая громкий гул.
Но вот песня резко оборвалась диким воплем, шаман опустился на землю и, раскинув руки и выронив бубен, впал как будто в беспамятство, которое никто не осмелился нарушить. Тонкая струйка пены стекала из угла рта по впалой щеке. Все зрители хранили молчание, и в землянке, только что оглашавшейся хаосом звуков, воцарилась жуткая тишина. Даже собаки, привязанные вне землянки, лай которых по временам врывался в песню шамана, замолчали.
Минут через пять шаман привстал, выпил поднесенную ему чашку молока и потом тихим голосом произнес несколько слов, вызвавших среди слушателей волнение и перешептывание. Вождь повторил их громко, и Горохов перевел: