Земля сияющей власти
Шрифт:
Он выбрался наружу и несколько минут не мог смотреть – резало глаза от сверкающего солнца и зернистого снега. Мороз давил градусов под тридцать, заиндевевшие деревья стояли неподвижно, будто соляные разводья в Зале Мертвых. Мамонт прошел своим старым следом к куче дров, первым делом поднял и отряхнул от снега волчий треух, натянул его на голову, затем взял топор и принялся разгребать лезвием снег. Рыл почти до земли, медленно продвигаясь по пути своего безумного вчерашнего движения к призрачному старцу. Если бы успел чиркнуть спичкой, запалить заготовленную бересту, не было бы видения. Живой огонь в один миг вернул бы разум из-за роковой
Мамонт вскопал длинную гряду снега чуть ли не до следов снежного человека и ничего не нашел. Он точно определил, где стоял, когда окликнула Инга, и как потом пошел к пригрезившемуся Атенону, и в каком месте примерно выпустил из руки коробок, однако снег на этом вероятном пути движения оказался пуст. Возвращаясь назад, к дровам, он внезапно увидел спичку, воткнувшуюся в снег вверх серной головкой! Она оказалась с правой стороны, значит, коробок должен лежать где-то слева. Убрав драгоценную спичку в бумажник, Мамонт встал на колени и принялся перелопачивать снег, постепенно увеличивая круг. И с подступающей тоской ощущал, как все меньше и меньше остается надежды. Нельзя было допускать, чтобы она иссякла вообще.
Мамонт подстелил одеяло и сел на кучу дров, в который раз проигрывая в воображении вчерашние события. Здесь наверняка было заколдованное место, некая «черная дыра», куда улетало все, что хоть на мгновение выпущено из рук или памяти. Замкнутый круг, обманчивое пространство, где почти не действует сила разума и логики. Всего в полукилометре перевал Дятлова, где накрылась целая группа туристов, кем-то напуганных, сбежавших полуголыми в мороз из теплой палатки. А чуть подальше – зловещая гора Солат-Сяхла, Гора Мертвых…
Может, постучался к ним или заглянул снежный человек? Или он и есть – дух смерти?..
Ноги начинало прихватывать, обмороженные пальцы быстро и безболезненно потеряли чувствительность. Мамонт подобрал оставленные вчера вещи и скорым шагом направился к берлоге. Нужно отогреться, хотя медвежья туша уже остыла и лишь в чреве еще хранится тепло, «принять роды», запеленать новорожденную и снова искать, пока светло. Перерыть три раза, десять, просеять весь снег, ибо от этого зависит жизнь. В медвежьем логове скоро станет так же холодно, как и на улице…
Найденную спичку оставить на самый крайний случай, когда иссякнет всякая надежда, ибо зажечь ее без коробка не так-то просто, а пока она лежит целой, есть узкая щель из этой «черной дыры»…
Мамонт спустился в берлогу: оказалось, Инга спала и проснулась от шороха в горле лаза.
– Это ты? Мамонт? – испуганно зашептала она. – Кто заслонил свет?
– Вставай! – приказал он, нащупывая в темноте ее одежду. – Пора тебе явиться на свет Божий.
– Но мне тепло, зачем?..
– Не заметишь, как вмерзнешь в тушу! – Мамонт расширил отверстие у головы. – Все нужно делать в свой срок. Помнишь, у Экклезиаста…
– Я не читала Экклезиаста, – призналась она. – Скажи, где я?
– Если до сих пор не поняла – расскажу потом. – Он взял ее за плечи и посадил почти насильно, рывком напялил на
– Почему я… влажная? И запах… крови?
– Не задавай глупых вопросов, – оборвал он и, приготовив брюки от спортивного костюма, вынул Ингу из чрева. – С днем рождения тебя!
– Мне так стало холодно, – сжалась она. – Почему так холодно?
– Сейчас запеленаю, – пробормотал он, натягивая брюки на скользкие, пропитанные внутренним медвежьим салом, бедра. – Можешь покричать. В этом мире человек давно уже рождается со слезами.
– Как странно ты говоришь, – стуча зубами, вымолвила она.
– Сказку рассказываю.
Несмотря на все усилия, ступни ног ее разбарабанило, пальцы торчали врастопырку, как на надутой медицинской перчатке. Мамонт нарвал внутреннего сала, обложил им ноги и надел носки. Затем упаковал ее ступни в волчий треух, обернул сверху одеялом. В берлоге сильно похолодало, толстый подстил под ногами начинал смерзаться: лишь огромное животное телом своим способно было обогревать это жилище, поддерживать в нем плюсовую температуру. Чтобы выжить здесь человеку, надо было снять шкуру со зверя, разделать тушу и вынести мясо наружу. Из шкуры можно сшить спальный мешок мехом внутрь – на двоих будет впору, но сырое мясо есть не станешь, через сутки-другие желудок не примет…
Огонь! Нет человеку жизни без огня!
Идти искать вход в подземное царство Хранителей невозможно, пока не заживут обмороженные ноги. К концу дня уже вздуются волдыри, хорошо если обойдется без омертвения тканей…
Мамонт соорудил из подстилки толстый кляп, заткнул лаз: все равно свету недостаточно и уж лучше работать в полной темноте, на ощупь. Он усадил Ингу в дальний угол берлоги, где задняя стенка камеры была покатой, сходящей на клин, и взялся сдирать шкуру. Снял ее с лап, потом с одного бока, и когда приступил ко второму, спутница неожиданно подала голос:
– Странно… Откуда-то тянет сквозняком.
Он бросил нож, пробрался к Инге, подставил влажные руки. Движение воздуха было! Только очень слабое, и тянуло из угла под самой кровлей. Мамонт ощупал стены – камень, слегка истрескавшийся монолит. Вполне возможно, что из берлоги имелась еще отдушина, выходящая на поверхность. Всплеск радости иссяк так же быстро, как и возник. Но зато, пока он снимал шкуру, вспомнил еще один способ добычи огня: попробовать выстрелить из пистолета в вату, надерганную из фуфайки. Пулю от «макаровского» патрона без инструментов не вытащить, однако если привесить ком ваты к сухому дереву и пальнуть, вплотную приставив ствол, хлопок должен затлеть. Обязан!
Это настолько увлекло Мамонта, что он, едва закончив со шкурой, вынул кляп из лаза и выбрался наверх.
И не поверил своим глазам!
Там, на склоне, у края леса, где он вчера обронил спички, горел костер и высокий, плотный столб дыма вертикально уходил в небо.
Забыв обо всем, в том числе и о ногах, отзывающихся болью при каждом движении, Мамонт бросился в гору, задохнулся от морозного воздуха на первой сотне метров. Нет, на сей раз это был не призрак, не галлюцинация: куча дров, заготовленная вчера, пластала высоким, белым пламенем, и снег уже вытаял вокруг, обнажив каменистую, влажную россыпь. Однако он, как Фома-неверующий, встал на колени, дополз до огня и сунул руки – жгло, палило! А по спине бежал озноб, ибо от костра по перелопаченному снегу тянулась свежая цепочка человеческих следов…