Земля солнечного огня
Шрифт:
Джейраны — быстрые газели — живут в сухих южных степях. Много у джейранов врагов: и человек, и волк, и даже орел. А спасенье одно — ноги.
Вихрем носятся джейраны по степи. Кажется, что это не звери бегут, а птицы летят. Только пыль завивается из-под крепких копыт! Тут уж и волка ноги не прокормят!
Нет у джейраньей степи ни конца, ни края. На своих на двоих не скоро ее прошагаешь. Но я еду верхом.
Еду, посвистываю. И вдруг — стоп! Коняшка под ноги глазом косит. У копыт его кротовина — кучка желтой сухой земли, а конь ноздри раздул, ушами прядет — и ни с места.
Вгляделся я: да это совсем не кротовина, это джейранчик!
Джейранчик крошечный, с зайца. Он недавно родился. Лобик у него крутой и вместо рожек — пупырышки. А ножки тонкие-тонкие и длинные-длинные. Ненадежные ножки. И щуплый — ребрышки на боках проступают. Одна надежда на шкурку-невидимку. А шкурка и впрямь невидимка: не отличишь от степной земли. Тут и орлиный глаз обманется. Но человек не птица, его на кротовине не проведешь.
Соскочил я с коня и протянул к джейранчику руку. А он как вскочит на тонкие ножки, как вытаращит на меня черные глазенки, как ударит копытцем в землю — пыль фонтаном! И — ходу. Я за ним. Куда там! Как птица летит.
— Ах так! — рассердился я. — На своих на двоих не догоню — на четырех лошадиных настигну!
Вскочил на коняшку, стиснул ему каблуками бока. Взвился конек, замоталась по ветру конская грива, захлестала меня по лицу. Вмиг догнал я джейранчика. А он — бух! — и с ног! Запал, затаился. И глаза закрыл: глаза-то у него большие, блестящие — очень заметные. И опять стал как кротовина.
Перегнулся я с коня, тянусь, — нет, не достать!
Соскочил с коня — джейранчик бежать!
Я на коня — джейранчик на землю!
Подъеду к нему, ловчусь, — нет, не дотянуться! Коняшка боится на него наступить и близко не подходит. А соскочу — он ходу.
Не видно конца нашей гонке: бегом не догнать, с коня не достать.
Смотрю я на джейранчика сверху и дивлюсь: мал, а хитер! Видно, у джейранов спасение-то не в одних только ногах. И голова что-нибудь да стоит. Даже если на этой голове вместо рожек еще только пупырышки.
Да не век же мне над ним торчать! Взбодрил я каблуками коняшку — и потрусили мы своей дорогой. Еду, посвистываю. А что мне осталось делать?
Ядовитый паук каракурт устроил логово в норке песчанки. Стены норы как шелком оплел паутиной. Во все стороны протянул сторожевые паутинные нити. Сам у входа засел. Смотрит в восемь глаз, восемь ног держит на сигнальных нитях. Словно натянул вожжи.
Кто бы ни прополз мимо, кто бы ни скакнул рядом — хоть одну паутинку, а заденет. Черный разбойник тут как тут: сразу обольет липкой гадостью и вонзит в тело ядовитые крючья.
Охотничий дом паука — настоящий разбойничий замок. Висят на стенах панцири высосанных жуков — как железные латы рыцарей. По углам валяются головы фаланг и кузнечиков с выпученными глазами — словно стальные шлемы. Белеют мумии запеленатых в паутину мокриц — как старые бурдюки с вином. А посредине сам разбойник каракурт
Бывают в пустыне и горы: не высокие, не сухие, каменистые. Только в редких ущельях струится там вода и зеленеют кусты. И только в них теплится жизнь.
Нас в ущелье заманила вода. Она билась среди мертвых раскаленных камней, как живая прохладная жилка. Мы грохнулись на колени, окунули головы в воду и стали пить, фыркая и захлебываясь: в пустыне быстро узнаешь цену воде!
Чем глубже в ущелье, тем скалы угрюмей и выше. Скалы черные от загара. Блестящие, как литое стекло. Вычернило их солнце, отполировали песком ветры. Голубое небо отражается в черных скалах, и они отливают синью, как вороново крыло.
Тут и там на черных стенах светлые пятна. Это срывались от подземных толчков глыбы. Пятен много: землетрясения здесь не диковина. Глыбы огромные: землетрясения здесь не шуточные.
Между черных граненых скал дробные лиловые осыпи. Тени там резки, камни горячи, а звуки гулки.
В мире камней живут «каменные» птицы: каменный поползень, каменная куропатка, пестрый каменный дрозд, даже каменный воробей!
Каменный поползень гнездо строит из глины, замешанной на слюне. Гнездо раз в триста тяжелей самой птички. И крепкое оно, как камень. Поползень строит свой дом надолго. Сверху полирует слизью от гусениц. Вмазывает в глину яркие перышки и блестящих жуков — украшает.
Каменные дрозды веселыми рыжими пятнышками светятся на мрачных скалах. И звонкие их голоса смягчают суровость каменных глыб.
По-деревенски, словно в курятнике, квохчут кеклики — каменные куропатки. Странные птицы: в камнях живут, в камнях кормятся, в камнях детей растят.
Ну, а каменные воробьи такие же горластые, как и их городские сородичи.
Когда-то тут жили и древние люди.
Везде на скалах рисунки. И там, и тут: целые картинные галереи! Больше всего выбито и выцарапано козлов: рогатых, бородатых, важных. А вот бараны архары с толстыми, круто закрученными рогами. Олени маралы: значит, и они тут раньше водились.
Я разглядываю мастерскую древнего живописца. Вот на этом камне он, наверное, сидел у стены. Свет падал отсюда, как и теперь, тысячу лет спустя… Тишина окружала его. И тысячи лет назад она была такой же, как и сейчас. И солнце пекло. И лениво — вот так же! — жужжали мухи. Из того ручья он пил, черпая воду ладонями. И капли скатывались с бороды…
Его сородичи после тяжелой охоты блаженно лежали в тени, сонно отмахиваясь от мух. Просыпаясь, подсмеивались, наверное, над чудаком, упорно царапающим скалу.