Земля святого Николая
Шрифт:
Владимир устроился за зелёным ломберным столом и, отбросив белые перчатки, играл с тремя стариками в вист. Плутоватые голубые глаза из-под загнутых ресниц подглядывали в карточный веер – не в декольте мечтающих потанцевать с ним девиц. Этим глазам было уже не до них…
Оставшись без кавалера, Евдокия пошла к буфету выпить стакан воды. Мимо дивана, где судачили соседки почтенного возраста:
– Что верно, то верно –
– Жаль, милая Дунечка, имение дедушки вашего, ой как жаль, – рассуждала дама в чёрном тюлевом платье на белом чехле. – Папенька ваш будто сгоряча продал. А кто таков этот Будрейский? Отколе явился, с фармазонскими замашками?
Евдокии будто в висок выстрелили его фамилией.
– Арсений Дмитриевич родом из Лифляндской губернии, – тихо ответила она, ища его глазами поблизости.
– Так он немец, – соседка цокнула языком.
– Или польский шпион, не приведи Господи, – подхватила другая. – А кто его знает? Ведь сам Наследник престола Константин Палыч в Польше живёт. И жена у него полька.
Евдокия закусила губу, чтобы сдержать улыбку. При чём здесь Цесаревич?
– А стихи его, говорят, в Петербурге таперича ни один журнал не берёт!
– Ох уж эти мне поэты… Je ne supporte pas 14 . А этого я и вовсе читать бы не стала. Потому что лично его не люблю.
– Вы – не любите? За что? – спросила Евдокия.
– Он лютеранин.
– Посмею с вами не согласиться. Граф посещает нашу церковь. Разве вы не встречали его на службах?
– Ну, не знаю, Дунечка, – дама в чёрном пожала плечами. – Je ne sais pas… 15 На немке жениться собирался. Да свадьба расстроилась. Не то невеста отказала, не то сам он сбежал.
14
Терпеть не могу (фр.)
15
Не знаю… (фр.)
Евдокию будто заставили откусить червивое яблоко, да вдобавок облили кипятком. И горько стало, и жарко. Арсений Будрейский – мог убежать от невесты? Тогда ему верить нельзя.
«А ежели его сговорили против воли? Как меня – за Дрёмина…»
Кто
Степан Никитич – вот кто не умолчит. Но… Взгляд Евдокии молнией прошёлся по гостиной: где граф Будрейский? Уехал?..
За летящими в мазурке парами она прошла в залу, где горничная убирала со стола грязную посуду и расставляла вазочки с блан-манже.
– Палаша, кто-нибудь из гостей уезжал?
– Нет, барышня, лошади все на месте, кажись…
Евдокия порхнула в двери, в коридор, спустилась парадной лестницей в вестибюль и прошла через пустую столовую. Потолок трясся под танцующими ногами.
За кухонной дверью смеялась Алёна:
– Да что вы, барин! Разве из нас сделаешь благородных? Уж какими родилися…
Она подбежала к печи, помешала поварёшкой в кипящем котле. Степан Никитич – и граф Будрейский – оглянулись на дверной скрип и встали из-за дубового стола без скатерти. На кухне пахло печёным мясом, сдобой и сушёными грибами.
– Продолжайте, прошу вас, – Евдокия села напротив.
– Я говорил о том, что было бы справедливо ввести у нас единое образование для всех сословий, – сказал граф Будрейский. – Пусть крестьянским детям не пригодятся светские манеры и риторика – но они и не помешают.
– А коли кто не захочет учиться? – спросила Алёна.
– Мотивировать надобно учение – вежливостью и собственным примером учёного сословия. А начать следует с защиты прав. Хотя бы с понимания, что грубость и всякое уничижительное слово – убивают.
– А вы, барышня, поди желаете чего? – Алёна не садилась, замерла перед господами внаклонку. – Стеша-то ушла, делов у ней много. Меня здеся за себя оставила…
– Я желаю тут побыть. Устала слушать сплетни…
– О чём? – спросил граф.
– О вас. И о вашей несостоявшейся женитьбе.
Степан Никитич загоготал.
– Должно быть, они слышали об Анне Гернер, – брови, как были прямые у Арсения, так и остались. Лоб – гладкий. И глаза – как у голубка, невиноватые…
Не скажет так не скажет. У Евдокии похолодели пальцы, но выспрашивать она не стала. Обидеться хотелось. Да только за что?
С чёрного хода на кухню вбежал пятилетний братишка Алёны – курносый, с веснушками, под горшок постриженный, в серой холщовой рубахе и в лаптях. Увидел господ – захлопал глазами, закланялся.
Конец ознакомительного фрагмента.