Земля зеленая
Шрифт:
Всей родни у старого Циниса были только Ансоны — тележный мастер и портной, но ни тот, ни другой не землеробы. Оставалась еще племянница с жениной стороны, Майя Греете. Ей уже за тридцать, но никто на ней не женился бы, будь она даже покрасивее. Ее отца в богадельню не принимали, по закону о нем должен был заботиться сын. Но сын — пьяница и бродяга, шатался по чужим волостям, даже подушной подати с него взыскать не удавалось, — так старый Болотный Греете и остался на шее у Майи. Болотным его прозвали потому, что он всю свою жизнь рыл канавы в лесных трясинах и на болотных лугах барских угодий. Тридцать пять лет прокопался там, куда другие даже и ногой ступить не хотели, — оборванный, исхудавший, черный, косолапый, как медведь; скрюченные пальцы левой руки давно уже не разгибались, по утрам черенок лопаты приходилось в них всовывать. Все бы ничего, да с ногами беда, никак не могли привыкнуть к адовой работе, прели и пухли в ржавом топком болоте, а когда опухоль проходила, жилы вздувались синими шишками, величиной в дикое яблочко. Потом шишки лопались, получались незаживающие нарывы и язвы. Если
Ян Григул наследовал от отца самую лучшую усадьбу в Айзлаксте. Старый Григул в свое время служил в имении кучером у старой барыни. Кое-кто из стариков еще помнил лихого молодцеватого парня, знавшего свое дело так хорошо, что барыня не могла нахвалиться. Это была добрая барыня, ласково относившаяся к крестьянам. Еще и теперь в волости помнили, как она некоторым маломощным арендаторам за корзиночку лесной земляники засчитывала всю весеннюю арендную плату, а первые айзлакстские собственники чуть не даром получили свои усадьбы, целуя барыне ручки. На козлах она никого другого видеть не хотела, как только Яна Григула. Он умел так править, что барыня иногда даже в полдень призывала кучера и говорила: «Ян, вели запрячь лошадей, покатай меня». До сих пор еще не заросла дорога, которую она велела прорубить в лесу, чтобы Ян мог довезти ее до большого бора, — «дорога барыни» — так и называли эту просеку. В имении Ян жил припеваючи: только посидеть на козлах — другой работы не знал; карету чистили, лошадей кормили и запрягали два батрака при конюшне, даже кнут подавали кучеру в руки. Ян носил белую рубашку с накрахмаленным воротничком, сапоги на нем блестели, как зеркало. Жена с детьми жила в домике кучера, сам же — в комнатке на верхнем этаже замка, чтобы барыня всегда могла позвать его, когда захочет покататься. Ян Григул играл на скрипке, и барыня с удовольствием слушала. Если в замке не было гостей, то иногда приглашали кучера на площадку гонять деревянными молотками шары сквозь проволочные дужки.
Когда Ян выпросил себе запущенный хутор с развалившимися постройками и двести пятьдесят пурвиет земли, то жена с детьми перебрались туда хозяйничать: сам же кучер еще два с половиной года оставался в имении, пока не умерла старая барыня. Умерла она утром, а после обеда молодая, которой уже было под сорок, приказала кучеру убираться. Так как с собой ничего не разрешили взять, он снял блестящие сапоги, сбросил белую рубашку с накрахмаленным воротничком, надел свою собственную, бумазейную, и, хоть стояла поздняя осень, босиком ушел в Григулы. Захватив только ременный кнут с лакированным ясеневым кнутовищем, купленный на свои деньги, и перстень с жемчужиной, который барыня подарила ему за день до смерти. Говорили, что в завещании она отказала Григулу тысячу рублей, но господа присвоили эти деньги. Григулиене крепко выругала Яна, что не взял с барыни расписку о завещанной тысяче и не сумел поладить с наследницей. Теперь уж не дождешься больше ни сахарной головы, ни кулька белой муки, которые до сих пор неизменно присылались ко всем праздникам. Когда зимой Григул начал вывозить из леса бревна на новые постройки, молодая барыня послала управляющего выгнать его и из леса. Но оказалось — в книгах лесничего, по приказу старой барыни, было записано, что кучер заплатил за три сотни лучших бревен и, кроме того, ему следует получить еще две тысячи первосортных кирпичей с помещичьего кирпичного завода. Для вывоза кирпичей другого пути не было, как через имение. Но Ян Григул и с бревнами нарочно делал крюк в полторы версты и проезжал той же дорогой. Две зимы возил он бревна, дразня барыню, а на третью она выслала на дорогу управляющего попросить, не может ли Ян, как и все остальные, ездить лугами, мимо волостного правления. Почему бы и нет, — можно, если просят. С той поры у барыни в имении наступил покой.
Бывший кучер воздвиг в Григулах такие постройки, будто земли у него хватало пахать не на шести, а на двенадцати лошадях. Люди говорили, что ту завещанную тысячу он потерял, но две все-таки принес, спрятав в рукавах бумазейной рубашки. Богатство вызывает восхищение, уважение и почет — все, что жизнь может дать человеку. Священник Харф хотел назначить Яна Григула церковным старостой, потому что тот, причащаясь, всегда платил за себя трехрублевку и за жену рубль. Но господа из имения не позволили. Тогда волость выбрала его волостным старшиной. На этой должности он пробыл всего два года и умер. На похороны съехались на ста двадцати подводах, хотя пригласили только самую близкую родню. Собственников в Айзлакстской волости насчитывалось немногим больше семидесяти, все остальные съехавшиеся были арендаторы и испольщики, — это красноречиво свидетельствует, каким почетом в волости пользовался старый Ян Григул.
Молодой Ян Григул унаследовал от старого стройную фигуру, перстень барыни и большую усадьбу, но отцовского ума и умения обходиться с людьми не получил. Большим пьяницей не был, а так — пустоватый, хвастливый и ветреный человек. Неизвестно от кого он заразился страстью приобретать новые орудия и машины.
Такой хутор, как Григулы, разорить трудно. Ян Григул жил, по добра не нажил. Хозяйка тоже попалась никудышная — пока муж разъезжал по Клидзине, она дома немного шила, вязала или просто-напросто спала; что происходит в хлеву и клети, ее ничуть не интересовало. Людям уже нечем было восхищаться в Григулах, они посмеивались над затеями Яна и над сонливостью его жены.
Неладно получилось у Яна Григула с его младшими братьями. Отец завещал выплатить им по тысяче двести рублей. Самого младшего Ян три года посылал в уездное училище и считал, что его доля наследства ушла на обучение. Брат — высокий, неуклюжий и тихий человек — поступил телеграфистом на Дивайскую железнодорожную станцию, носил форменную куртку с желтыми кантами и нашивками, зарабатывал двенадцать рублей в месяц и ничего больше не просил. А средний, Юрка, жил в Григулах и ждал своей части. Признаться, он не очень надоедал старшему брату, зная, что достать тысячу двести не так-то легко, вообще он был добродушным малым, с Яном и невесткой хорошо ладил. Старшие Григулы понимали сами, что полагается Юрке получить и чего он ждет. Поэтому и не требовали, чтобы он работал, как батрак, прощали ему выпивки, — иногда он выпивал в меру, иногда хватал через край. Что же делать мужчине в тридцать шесть лет, если у него нет ни жены, ни своего дома.
Довольно большие неприятности получились у Григулов, когда Юрка спутался с батрачкой Валлией Клейн. В середине лета ее прогнали, но Юрка словно спятил — все жениться хотел, непонятно, чем она его околдовала. Тихая Григулиене так разошлась, что никто не поверил бы, — весь дом дрожал. Что же он, в свои тридцать шесть лет, совсем из ума выжил? Разве не осталось у него больше ни капельки стыда и чести? Брат землевладельца, богатого Григула, и вдруг вздумал жениться на этой Валлии Клейн, дочери лачужника, у которой ничего нет, кроме старой юбки!.. Но отговорить Юрку было не так-то легко. Он одумался, когда невестка в отчаянии выпила целую бутылку керосина, после чего два дня пролежала со рвотой. Долго просидел Юрка у ее кровати и поклялся не позорить семью Григулов, не глядеть больше на свою обольстительницу. Позже разнеслась весть, будто Валлия Клейн подаст в суд, чтобы Юрка заплатил за бесчестие и давал на воспитание ребенка.
— Связался на свою голову, — шипела Григулиене с бесконечной злобой, а Юрка слушал, потупив глаза, глубоко сознавая свою вину. Втроем обсудив это дело, они пришли к заключению, что бояться нечего. Правда, Юрке от ребенка отречься трудно, но ведь и Валлия не могла доказать, что он обещал на ней жениться. Когда все улеглось, Григул сам грозился подать в суд на Валлию Клейн за оскорбление чести. Но его отговорил Юрка, он был добрым и честным парнем, мог простить нанесенное оскорбление.
Примерно в это время в Лейниеках и родился замысел насчет Майи Греете и Юрки. Цинисы сначала неторопливо и обстоятельно обсудили это между собой, затем пригласили Майю. Она согласилась, хотя большой радости не выразила: земля здесь плохая, постройки старенькие, сам Юрка Григул пьянчужка и вряд ли захочет оставить дурную привычку. Хозяйка Майи больна чахоткой, долго не проживет, хозяин дал понять, что тогда взял бы Майю Тресты в жены… Но у хозяев куча ребятишек, мал мала меньше. Майя не любила кошек и маленьких детей, поэтому и предпочла Юрку Григула.
В свою очередь трое Григулов тоже обсудили этот вопрос, Григулиене сначала и слушать не хотела: чем же это Майя Греете лучше Валлии Клейн? Такая же дочь батрака, притом еще немолоденькая, на руках в придачу полудохлый старик. Но Григул оказался умнее: все-таки Майя лучше. Ее тетка по матери — старая Циниете — хозяйка. Если Майя придет в Лейниеки, то станет наследницей, и выходит, что она почти хозяйского сословия. Здоровая и работящая, ей и мужчина в помощь не нужен, чтобы загнать быка в стойло и привязать за рога или воз льна опрокинуть в мочило. И приданого достаточно: каждую зиму ткала сукно, полотна; прошлой весной передала священнику тридцать рублей, чтобы свез в банк и положил под проценты. При этих условиях Яну Григулу легче будет погасить тысячу двести долга. Не хватит деньгами — можно отдать Юрке парочку коров, старую телегу, лошадь и еще кое-что. Зимой Ян помог бы подвезти в Лейниеки бревна, — все постройки нужно делать заново. Так он совсем незаметно рассчитается с братом. Да и Юрка станет полноправным хозяином.
Юрке и самому казалось, что все это неплохо. Прошлым летом в поминальный день он видел Майю Греете, но издали хорошенько не разглядел. Циниете позвала ее и устроила что-то вроде смотрин. Подвижная и сильная, низкого роста, плотная, с короткими и крепкими ногами. Особенно разбираться Юрке не приходилось, сам ведь тоже не картина: одно плечо ниже другого, голова держалась как-то криво, из-за этого его не взяли в солдаты, борода росла тоже странно, только на одной щеке, до половины подбородка, но это уж беда небольшая — он каждые две недели брился. Юрка, главным образом, хотел знать, правда ли, что тридцать рублей Майя передала священнику, чтобы свез в банк, и правда ли, что за яловую овцу, выкормленную Майей, клидзиньские скупщики дают два рубля с полтиной? У Майи свои заботы. Открыто, с присущей ей прямотой, строго спросила: покончено ли у Юрки с Валлией Клейн, не может ли эта шлюха на него еще в суд подать и чего-нибудь добиться? И потом — захочет ли Арп венчать? Бывало уж так: словно с ума спятит, когда узнает, что замешана другая.