Земля зеленая

Упит Андрей Мартынович

Беличья и Грешная улицы переполнены народом. Калвицев с их ношами оттеснили с тротуара на мостовую, приходилось остерегаться, как бы проезжающие не задели колесами. В одном из переулков извозчик предложил хозяину и молодому господину сесть в пролетку, не пожалеть двугривенного за переезд через мост. Оборванец, присев на колесо ручной тележки, ел булку с копчушкой и издевался над приезжими: что они, из Сунтужских лесов вылезли? Даже в Риге не дают заработать десяти копеек. Усмехались и некоторые прохожие, глядя на этих мужиков. Улыбаясь в усы, Калвиц шагал, будто ему и дела не было до всех этих зубоскалов. Но Андр страдал — большой узел на плече и костюм из домотканой материи действительно делали его похожим на выходца из самой глуши. Ему казалось, что все разглядывают их с любопытством и насмешкой. Он шел, словно по раскаленным углям, даже не оглядываясь на витрины, полные различных привлекательных

вещей.

На набережной Даугавы такая суматоха, что ничего не разберешь. Рядами стояли огромные корабли; от деревянного моста до железнодорожного сновали большие и маленькие буксиры, один тащил по самой середине реки громоздкую баржу. Только что отчалил и пошел против течения высокий, синий, набитый пассажирами и багажом пароход с белой надписью «Dahlen». [93] Наискось реки бежали широкие небольшие пароходики с огромными колесами по бокам, на середине Даугавы они выглядели совсем плоскими и короткими, как плотва, — головы пассажиров, под брезентовыми тентами, казалось, торчали прямо из воды.

93

«Dahlen» — «Доле» — пассажирский пароходик, поддерживавший сообщение с островом Доле на Даугаве.

Домиков у пристаней, больших и маленьких — целый лабиринт. Русские надписи плохо помогали разобраться, да и объяснения Андрея Осиса разве упомнишь. Людей здесь — как в муравейнике, и все такие торопливые, остановить и спросить — страшно, задержишь человека, а у него за Даугавой вдруг горит дом или ребенок упал в воду и надо бежать спасать.

Вдоль набережной выстроились в ряд косые каменные тумбы с железными шапками, обмотанные стальными канатами, протянутыми от больших пароходов. На одной из них сидел оборванец в стоптанных туфлях. В одной руке он держал копченую селедку, другой отламывал куски булки, зажатой между коленями. Жевал и пригнувшись смотрел за Даугаву, где, казалось, ему надо было разглядеть что-то особенно интересное. Ему, очевидно, некуда было спешить. Калвицы подошли и спросили, как пройти к пристани агенскалнского пароходика. Бездельник все же рассердился, словно ему помешали, нахмурился и неразборчиво пробурчал что-то в ответ и кивнул головой, непонятно, вверх или вниз, и снова устремил пристальный взор за реку.

Но тут подошла круглая бойкая старушонка с корзиной, наполненной чисто вымытыми, красивыми связками моркови, Агенскалнская пристань им нужна? Да ведь это тут же, в пяти шагах, разве они не знают? Что же, не мудрено. Два года тому назад она приехала из Ледурги, [94] дочь, вот так же, не пришла встретить, нельзя было — рожала третью девочку. Ничего, сама во всем разобралась, для того и язык каждому дан, чтобы не тыкаться по свету, как слепому. Та баржа с будкой — не пристань, там скупщики принимают рыбу от рыбаков Болдераи и Мангальсала. А здесь останавливаются пароходики из Зунда. [95] Это только так кажется, что люди прямо с берега спрыгивают вниз на палубу, на самом деле там лестница, хотя и очень крутая. На агенскалнские пароходики посадка удобная, идешь словно по ровному полу. Вот это и есть пристань, только билет сперва надо купить. В первом классе — пять копеек, во втором — три. Она всегда ездит во втором, но ведь денег у крестьян куча, они могут и за пятачок… Подталкивая и поучая, старушка подвела Калвицев к самой кассе, и когда они уже входили на пароход, все еще кричала: «Первый — наверху, второй — внизу». У Андра Калвица горели уши; он сделал вид, будто эти выкрики относятся к кому-то другому, а не к ним. На пароходике широкоплечий и неуклюжий парень с каким-то блином на голове вместо фуражки, в полосатой тельняшке, с голой грудью, на которой были вытатуированы синие якоря, прикрикнул на них. Куда прутся, как слепые оводы? Сказано — первый класс наверху!

94

Ледурга — населенное место (бывший волостной центр) в Видземе. Болдерая, Мангальсала — прежде рыбачьи поселки вблизи Риги, теперь включены в территорию города Риги.

95

Речь идет о пассажирских пароходиках, поддерживавших сообщение между правым берегом Даугавы и рукавом ее левого берега.

У Андра спина совсем взмокла, когда

они сели на скамейку на самом носу пароходика. Свой куль Калвиц поставил между ногами. Какой-то молодой франт с темными волосами и закрученными вверх усиками, в белых брюках и синем пиджаке, в твердой соломенной шляпе с плоским верхом, сердито отодвинулся, даже локоть снял с перил, чтобы мужик невзначай не прикоснулся своей спиной.

В рубку с опущенными стеклами вошел капитан, небольшой мужчина с коротко подстриженной бородкой, в фуражке с позолоченным околышем и огромным золотым якорем в золотом венке. Немало золота было у него на голове, выглядел он так, словно в свое время объехал все моря и теперь бесконечно скучает в этой презренной даугавской луже, по горло надоели ему пассажиры, которых он должен перевозить с одного берега на другой… «R"uckwarts! Задний! Langsam! Тихий! Vorw"arts! Вперед! Voile Kraft! Полный вперед!» — кричал он вниз в медную трубку. Шлепая большими колесами и содрогаясь на ходу, пароход заскользил наискось через Даугаву.

Три девушки-подростка сидели напротив и, сблизив вместе головы, шептались по-немецки и смеялись. Андр понял — над ним. Что могло быть в нем смешного? Узел, завернутый в полосатое одеяло, выглядел совсем не смешно. Но тут он увидел ногу молодого франта, которая покачивалась, высоко перекинутая через колено. Желтый ботинок с небывало толстой подметкой и синий в белую полоску носок выглядели нарядно. А башмаки Андра, сшитые Штейном в Клидзине, по дороге запылились и стали совсем серые — Андру не пришло в голову на постоялом дворе хотя бы пучком сена их немного обтереть. Должно быть, в этом причина насмешек, но теперь уже не исправишь. Он спрятал ноги подальше под скамейку и, осмелев, посмотрел на хохотушек. На самих старенькие, стоптанные туфельки, чулки сползают, колени голые — срам смотреть!

Ветер подхватил у одной из девушек шапочку и чуть не унес в Даугаву. С визгом все три кинулись ловить, пассажиры засмеялись, и Андр громче всех. Насмешницы надулись и присмирели, сердито посматривая на Андра. Пусть сердятся, только бы запомнили: не надо смеяться над другими, особенно над тем, кого не знаешь и не догадываешься, что он собой представляет.

Над Ригой поплыл церковный звон, латышское богослужение только что отошло — выспавшиеся немцы начали справлять свою службу. По зыбкой поверхности воды звуки доносились неясно, как из бесконечной дали, и таяли в воздухе. Звон смешивался в сплошное, хаотическое гудение. Выделялся только один колокол: через ровные промежутки ударяло словно вальком по толстому железному жбану. Андр еще не знал, что это звонит большой колокол кафедрального собора. Но вот и там впереди, в Агенскалне, поднялся визгливый перезвон! «Банкс! тынга-линга, тынга-линга-банкс!» Большой солидно поддакивал, а маленькие прыгали и метались, не зная куда деваться. Так забавно, что хотелось смеяться. Да, по воскресным утрам в Риге весело!

Наверное, звонят на той белой колокольне с красными углами, которая возвышается над Агенскалиским заливом. Церковь Пресвятой троицы — Андр слышал о ней от Андрея Осиса. Теперь, вспомнив описания Андрея, он все тут легко узнавал. Вон длинная черная дамба АБ, за нею стоят два больших парохода, а огромная черная гряда выгруженного угля, кажется, тянется до самого деревянного моста. Высокий дом с башенкой и часами — морское училище, а прямо напротив, на косе, у входа в залив, яхтклуб с верандой и мачтой для флага. В конце концов нет ничего страшного и подавляющего в этой Риге. Не может человек здесь пропасть, как иголка в сене.

Сойдя с пароходика, надо держать прямо на церковь Пресвятой троицы, в которой уже перестали трезвонить. Теперь нечего сомневаться и спрашивать дорогу. На перекрестке стоял городовой с рыжими усами и изрытым оспой лицом, огромный и тучный, словно откормленный на убой, в белых перчатках, с шашкой на боку. Казалось, он был недоволен всем, что происходило вокруг. По его мнению, ломовик с возом, нагруженным ящиками с бутылками сельтерской воды и лимонада, ехал слишком быстро, а пешеходы шагали медленнее, чем следовало бы. Он чертыхался, размахивал рукой в белой перчатке, рассерженный до глубины души и вспотевший. Подозрительно оглядел двух прохожих с большими узлами, — если бы не такая суматоха на перекрестке, непременно остановил бы и обыскал.

— Смотри, как спасает иногда домотканая шкура! — смеялся старший Калвиц, когда они перешли улицу. — Иначе он нас непременно обыскал бы.

Хотя звон был внушительный, но из церкви вышла только небольшая группа стариков и старух, крестившихся на ходу и кланявшихся иконам, повешенным в притворе.

— Разве стоило из-за них так безжалостно лупить в колокола? — рассуждал Андр.

— Это больше для того, кто там наверху, чтобы слышал, как здесь, на земле, усердно стараются, — ответил отец.