Земля зеленая

Упит Андрей Мартынович

— Что там спрашивать, — тихо отозвался Бривинь, — у каждого ведь свои делишки. Дома корова, двое детей — без жены никак нельзя. А Либа для нас — не велика потеря.

— Какая потеря! Только и есть что язычок — к хозяйке подлизываться. А на работе в подметки Лиене не годится.

— Про Лиену что и говорить, Лиена — это золото!

Дальше хозяин Бривиней не хотел идти, не пристало ему показывать, что он вмешивается в частную жизнь своих батраков. Но Мартынь сегодня вечером был в приподнятом, веселом настроении — ему хотелось что-нибудь вытворить, отколоть какую-нибудь шутку, чтобы и самому и другим

было над чем посмеяться. Он топтался у клети.

— Так и тянет наложить задвижку да заткнуть чекой. Завтра утром хозяйке придется девушек выпускать — тогда поглядим, с какими глазами он побежит.

— Не глупи! — сердито прервал хозяин. — На баловство ты не хуже мальчишки. Оставь их в покое, не твое дело. Полезай наверх спать!

Мартынь Упит взобрался по лестнице на чердак клети. Слуховое окно затворено, это Браман прикрыл, чтобы утренняя свежесть не помешала дрыхнуть до завтрака. Мартынь рванул ставню с такой силой, что доски затрещали, пусть там, внизу, тоже знают, что старший батрак Бривиней спать пришел. Он был всегда добродушен и даже робок, но во хмелю откуда у него что бралось.

На чердаке стать во весь рост можно было только на середине. Место, где Мартынь спал, находилось в углу, у стрехи, изголовье упиралось в поделочный материал. Браман расположился точно так же, но по другую сторону чердака. Мартынь опустился на четвереньки и начал шарить свою постель. Вдруг он нащупал что-то постороннее, чему здесь было не место. Ну, конечно, этот бродяга разулся, а лапти и онучи бросил туда, где старший батрак вытягивал свои ноги.

— Прямо на голову готов навалить свое барахло!

Отшвырнул обутки Брамана и прислушался, не ворчит ли тот. Пусть только попробует, тогда узнает, как длинный язык распускать. Но не было ни звука — на месте Брамана виднелся только темный неподвижный комок.

Старший батрак повалился на свое место, натянул полушубок, но сейчас же сбросил — жарко, дышать нечем, лоб стал еще влажнее, чем в комнате.

Мошенник, притворяется, что спит, — должно быть, понимает, что теперь не время для ссоры. А то наслушался бы про все: как неприлично в два залпа выпивать стакан грога, про ту же трехрублевку и спаленную ригу, про сына-пьяницу — про все… Мартынь сплюнул и резко повернулся на бок. Глаза слипались.

В Межавилках сонно, словно нехотя, лаяла собака. Под крышей за стропилами в своем гнездышке зашевелилась и пискнула ласточка, но тут же затихла.

4

Большое, красное, лучистое солнце выкатилось из-за Айзлакстского леса, когда старший батрак Бривиней спускался по лестнице с чердака. Глянул в слуховое окно. С вечера Браман накинул на себя куртку, но во сне сбросил и теперь спал, свернувшись в клубок, и сопел, как паровоз. Мерзнет, подлец, а не просыпается! Однако и сам Мартынь с большим усилием заставил себя выбраться из теплого логова — нельзя же, в самом деле, валяться до завтрака. Последнюю неделю, со всей этой посевной горячкой, у него не было времени взглянуть, какова трава на лугах и оправилось ли ржаное поле после снежной зимы и долгой весенней гололедицы.

По меже между ячменным и гороховым полем кто-то уже прошел, по серой от росы траве протоптан зеленый след; на лугу след сворачивал влево, мимо плотины Межавилков и, должно быть, тянулся дальше вдоль реки,

до мостков Викулей. Это Сипол, кому же еще спозаранку бродить по этому сырому, поросшему осокой месту, куда даже скот не выгонишь. Мартынь Упит сердился, словно всю ночь провалялся без сна. Было тихо, ивы стояли, отяжелевшие от росы, на том берегу защелкал соловей и затих. Роса была такая холодная, что даже не хотелось нагибаться и подвертывать брюки.

Ясно, что от этих болотистых низин и в этом году ждать нечего, гибкая осока шуршала вокруг ног, обдавая росой. Дальше в сухой низине трава росла хорошая, возле кустов цвели еще подснежники. Когда они отцветут, вырастет трава, будет где разгуляться с косой. Здесь каждое лето травы по колено. Желтая трясогузка выпорхнула из-под кочки и полетела на ячменное поле. Мартынь раздвинул стебли гусиного гороха — так и есть, гнездышко, а в нем шесть яичек. Нужно бы воткнуть прутик, чтобы косари не наступили, но потом вспомнил, что к сенокосу трясогузка уже выведет птенцов, и не стал отмечать гнездышко.

Ложбинка ручейка полна калужницы. Здесь нечего и смотреть, дождевые потоки наносят сюда с полей много удобрений, и в сырое лето густая полевица даже ложится на землю. Старший батрак побрел к ржаному полю. Да, тут мало радости. По откосу множество плешин, на которых уже показались зеленые стебли васильков, а по краям пробивалась сочная желтоватая зелень метлицы. Проклятая! Ей не вредят ни сугробы, ни весенние холода. Руки сами собой сжались, а во рту набежала слюна при воспоминании о черном, сыром, кисло пахнущем хлебе с метлицей. «Этак, пожалуй, придется опять к даугавцам ехать, занимать зерно для посева». И старший батрак уже заранее почувствовал горечь унижения, словно сам он был хозяином Бривиней.

Пока шел в гору, мимо забороненного вчера поля, на сердце немного отлегло. На середине холма рожь взошла довольно хорошая, даже проклятых сорняков было меньше. Если только ее скосить, смолотить и потом на сильном ветру провеять, хозяева, пожалуй, обойдутся своим зерном. И Мартынь сразу почувствовал в ладонях гладкую рукоятку совка, видел, как под сильным сквозняком из широко открытых дверей гумна течет с лотка серая струя зерна; тяжелое драгоценное зерно, шелестя, отскакивает от стены и ложится в кучу, а мякина для корма свиней легко оседает тут же у ног.

Только что посеянный овес хорошо заделан, мелкие борозды от бороны, точно по нитке, протянулись через горку. Молод-зелен еще Андр Осис, по боронить умеет… Четыре вороны скакали по вспаханному полю и, вертя головами, искали, не осталось ли где-нибудь незасыпанное зерно. «Ишь падаль!» Старший батрак схватил ком земли, по еще не успел бросить, как черные обжоры уже взмахнули крыльями и с громкими криками полетели к лесу. Супруга аиста, свесив желтый клюв через край гнезда, сидела на верхушке дуба, под которым были составлены жерди. Сам хозяин, описав большой круг, опустился рядом и, усердно стуча клювом, хвастался первым удачным утренним вылетом. Аистиха, по-видимому, не верила, ее клюв качнулся два раза из стороны в сторону. «Где бы ты высиживала своих птенцов, если бы мы с Маленьким Андром не втащили на вершину дуба колесо? — Мартынь Упит ухмыльнулся. — Помнишь, как прошлым летом один из твоих детенышей вывалился из покосившегося гнезда, упал на землю и разбился?»