Земля зеленая
Шрифт:
Сев кончен удачно; субботний вечер, полнолуние — лучшего и желать нельзя. Люди в Бривинях свое дело сделали, — не натворил бы чего тот — наверху. Но повода сердиться у того не было. Анна Смалкайс через воскресенье ходила в церковь, Ванаг с женой и дочерью причащались два раза в год, и старший батрак не какой-нибудь безбожник, хоть и здорово выпивал и любил почесать язык. Браман, — но разве можно принимать всерьез его проклятия? К тому же наняли его только до Мартынова дня, а по одному взятому на сезон батраку, хотя бы и отпетому бродяге, судить обо всех бривиньских было бы не только несправедливо, но и просто
Ванаг с доверием и надеждой поглядел в синюю высь над головой и проговорил:
— Ну, теперь до вечера ничего начинать не стоит, пускай там доделают что надо по хозяйству, а что — ты сам лучше знаешь…
Старший батрак хорошо знал, что и когда нужно сделать. Галынь и Браман могли сгрести солому у риги, на месте прошлогодних скирд, перетаскать в хлев, а то там полно навозу, — работницы, доя коров, вязли в нем по щиколотку. Сам Мартынь с Большим Андром принялся разбирать сложенные в кучу еловые ветки; верхние подсохшие сучья кидали в сторону, а прелые и заплесневевшие тут же мелко рубили. Когда вывезут навоз из хлева — пригодятся на подстилку, пока рожь не обмолотят.
Батрачки, болтая и пересмеиваясь, убирали двор граблями и метлами — за неделю скотина загадила все углы. Из дома доносился запах горячих щей и лепешек. Хозяйка хлопотала в кухне, Лаура в комнате все пыталась петь, но так фальшиво, что Анна не выдержала, нагнулась к самому уху Либы, чтобы Лиена не услыхала, и обе прыснули, прикрыв рты уголками платков. Даже Осиене, спеша из амбара с крупой, не прикрикнула на Тале, которая вместе с обоими малышами, раззадорившись, каталась по свежевыметенной муравке. На горке Маленький Андр громко распевал за дубом песни Лиго, стараясь перекричать карлсонского пастуха Заренов, пение которого доносилось из кустарника, что пониже рощи.
Хозяин Бривиней легким шагом, но ничуть не спеша, вышел со двора взглянуть на только что заборонованное овсяное поле и проверить, не взошла ли рожь в низине. На горе за Спилвским лугом, уже у самого загона, Осис за бороной понукал своего чалого: он тоже хотел кончить до вечера. Все было в наилучшем порядке, Бривини и в этом году отсеялись первыми в Межгальской волости. Первыми!.. В этом году?.. А разве Бривини в иные годы… разве они вообще когда-нибудь и в чем-нибудь были последними или хотя бы вторыми?
В темных глазах Ванага заиграла улыбка. Ладонь привычным движением поднялась и разгладила бороду — на этот раз даже два раза кряду.
Однако мелкие домашние работы и уборка все же затянулись до сумерек, словно в канун большого праздника. Когда оба Андра и старший батрак, выкупавшись у плотины Межавилков, пришли домой, Браман уже сопел за столом. Щей на столе еще не было, но теплую гречневую лепешку можно есть и всухомятку. Хозяин вынес из своей комнаты зажженную лампу, осторожно держа обеими руками, и повесил на гвоздь над головой Мартыня. Эта лампа была настоящее чудо — первая такая на всю волость. Подарил ее Ванагу дальний родственник Иоргис из Леяссмелтенов, по фамилии тоже Ванаг, который всегда привозил из Риги какую-нибудь диковинку. У нее было восьмилинейное стекло с зажимом внизу, горела она ярко и не коптила. На стеклянном резервуаре металлический обруч, а сзади блестящий жестяной круг, — глазам глядеть больно. Всю комнату осветило, в открытую дверь стало даже видно больного старика. Лампа, верно, брала много
Мартынь потеснился на скамейке, чтобы для хозяйки и Лауры осталось побольше места. Большой Андр с работницами уселись в ряд с Браманом, только когда Лиена принесла миски с мясом и щами, а хозяин занял свое место в конце стола. Для Маленького Андра ужин, как всегда, поставили на лежанку, сам он только что вбежал запыхавшись, едва сдерживая громкий смех. В таком же настроении следом за ним в комнату ворвался его друг и залез под стол. Где пахнет мясом, там и кости найдутся, пес это знал по опыту.
Увидев на столе щи, Браман бросил половинку лепешки обратно в лубяное лукошко и зажал в кулак ложку. Каждый помечал свою ложку особой меткой на черенке — крестиком, зарубкой или черточкой. Браман в метке не нуждался, его ложка особенная — почти круглая и очень глубокая; он никогда не забывал захватить ее, когда в Юрьев день переходил к другому хозяину. Этим черпаком он загребал как можно больше гущи и, не жалея, сыпал соль. Мясо на этот раз подали в отдельной миске, и он расшвыривал ложкой кусочки поменьше, пока не выбрал самый большой. На левой руке вместо большого пальца у него был обрубок, на указательном тоже не хватало сустава, но кусок мяса он ухитрялся сжимать с такой силой, что жир стекал по руке под обшлаг рубашки. Трехнедельная щетинистая борода так почернела от грязи, что не было заметно седины. Только белки глаз сверкнули, когда он, чихнув, взглянул через стол на старшего батрака.
Тщетно морщился Мартынь Упит, подавая пример воздержанности и приличия. Ему это давалось не так-то легко: частенько, положив в сердцах ложку, он вставал из-за стола полуголодным, а после отрезал в кладовой ломоть хлеба. От долголетней службы ложка Брамана потрескалась, и от миски до края стола тянулась длинная дорожка щей. Женщины всякий раз тщательно проводили донышком ложек о край миски, чтобы ни одна капля не упала. Андр, из предосторожности, ел повернувшись к столу боком: даже за один неосторожный взгляд Браман однажды так отчитал его, что еще раз испытать не хотелось.
Сегодня хозяин ел усердно, будто сам целый день на ноле проработал и помог кончить посев. Почти так он и сказал:
— Хорошо, что нам удалось отсеяться в сухую погоду.
Старший батрак только и ждал, чтобы заговорил хозяин, — молчание ему давалось с трудом.
— Если вмесишь семена в грязь, толку не будет, — тотчас отозвался он. — Когда я жил в Яункалачах, у нас однажды незапаханную картошку затопило в бороздах. Ливень прошел здоровенный, на другой день еще вода стояла. Картошка выросла крупная, — а что радости, когда вся в белых пятнах. Весной открыли ямы, а там все раскисло; так больше половины и пропало.
— Ну, опять замолол! — проворчал Браман.
Мартынь только сердито повел на него глазами; с этаким и спорить не стоило. А когда в Купчах овес в дождь забороновали — вырос один чертополох, работницы убирали в рукавицах, иначе нельзя снопы вязать. Мартынь знал столько разных случаев из собственной жизни и из чужих рассказов, что стоило только начать с одного, как они тянулись нескончаемой вереницей. И чем больше историй, тем легче убедить слушателей, что он, Мартынь, говорит правду, а не этот обжора напротив.