Земля
Шрифт:
— А вот и дочурка! — воскликнул Иисус Христос, и глаза его увлажнились.
Пигалица входила в танцевальный зал в сопровождении Дельфена и Ненесса. Отец, казалось, нисколько не был удивлен ее приходом хотя сам запер ее на замок. Кроме красного банта, ярким пятном выделявшегося у нее на голове, она украсила себя ожерельем из фальшивых кораллов: это были бусы из сургуча, блестевшие на ее смуглой коже, как капли крови. Все трое, устав бродить вокруг бараков, явились с одурелым видом, так как объелись сластями. Дельфен был в простой блузе, без фуражки и выглядел маленьким, круглоголовым, косматым дикарем, который чувствует
— Дочурка! — позвал Иисус Христос. — Дочурка, поди-ка попробуй этого. Ну, как? Важнецкая штука?
Он дал ей выпить из своего стакана, а старуха Бекю в это время строго допрашивала Дельфена:
— Куда ты дел картуз?
— Потерял.
— Потерял!.. А вот подойди, я тебе отхлещу!
Но Бекю вмешался, посмеиваясь при воспоминании о ранних похождениях сына.
— Брось его! Растет… Так вы, сопляки, вместе кутите? Ах, прохвост! Ах, прохвост!
— Ступайте, веселитесь, — отечески закончил Иисус Христос, — и будьте умниками.
— Они пьяны, как свиньи, — с отвращением заметил Ненесс, возвращаясь на бал.
Пигалица рассмеялась:
— Еще бы! Я на это и рассчитывала… Поэтому они и ласковы.
Бал становился оживленнее. Тромбон Клу покрывал все звуки, заглушая визжание скрипки. Земля, слишком обильно политая, превращалась под тяжелыми сапогами в грязь. Вскоре от развевающихся юбок, промокших курток и корсажей, потемневших под мышками от пота, стал распространяться тяжелый запах козла, усиливаемый вонью коптящих ламп. Между двумя кадрилями зал заволновался, так как вошла дочь Макронов, Берта, в фуляровом платье, сшитом в подражание тем, которые дочери сборщика податей в Клуа надевали в день св. Лубена. Что же случилось? Родители разрешили ей прийти, или она улизнула тайком? Все обратили внимание, что она танцевала исключительно с сыном тележного мастера, встречи с которым были запрещены ей отцом, потому что и тут имела место семейная вражда. По этому поводу стали шутить: видно, получать удовольствие в одиночку, расстраивая себе здоровье, ей надоело.
Иисус Христос, несмотря на свое опьянение, заметил противного Леке, который стоял в дверях и смотрел, как Берта пляшет в обнимку со своим кавалером. Наконец он не вытерпел:
— А что же вы не пригласите свою возлюбленную, господин Леке?
— Кто же это моя возлюбленная? — спросил учитель, позеленев от притока желчи.
— А вот те хорошенькие прищуренные глазки!
Леке, обозленный тем, что его симпатия отгадана, повернулся спиной и продолжал стоять неподвижно, не говоря ни слова, в сознании своего превосходства над всеми этими людьми. Он так поступал как из презрения, так и из осторожности.
Когда подошел Лангень, Иисус Христос вцепился в него. Каково! Разве не здорово ткнул он эту чернильную душу? Как же, выдадут за него богатую девку! Дожидайся! Впрочем, Берте нечего щеголять, у нее волосы только на голове. Он воодушевлялся и утверждал это с таким упорством, будто видел сам. Об этом знают от Клуа до Шатодена, все мальчишки смеются. Честное слово, ни одного волоска! Местечко такое же
— Старый мошенник, — продолжал Иисус Христос, перешедший с Лангенем на «ты». — Твоя дочка, небось, не чета этой. У нее-то растет!
Лангень отвечал с важностью:
— Еще бы!
Сюзанна Лангень была теперь в Париже и, как утверждали, в довольно высоком обществе. Лангень скромничал и ограничивался тем, что говорил о хорошем месте. Крестьяне все еще продолжали входить в кабак, и, когда один фермер осведомился о Викторе, он снова достал письмо. «Дорогие мои родители! Значит, мы находимся в городе Лилле, во Фландрии…» Снова все слушали, и даже те, кто слышал письмо пять или шесть раз, подвигались поближе. Ведь на самом деле, шестнадцать су за литр? Верно, шестнадцать су!
— Чертова страна! — повторял Бекю.
В эту минуту появился Жан. Он сейчас же бросил взгляд в сторону танцующих, как бы кого-то ища. Затем повернулся с расстроенным и беспокойным видом. Уже два месяца, как он не мог навещать семейство Бюто, так как его частые визиты стали приниматься холодно, почти враждебно. Конечно, он не сумел скрыть своего чувства к Франсуазе — той растущей приязни, которая теперь вгоняла его в лихорадку. Приятель не мог этого не заметить, и отношение Жана к свояченице не должно было ему понравиться, так как грозило спутать все его расчеты.
— Добрый вечер, — сказал Жан, подходя к столику, за которым Фуан и Делом распивали бутылку пива.
— Не хотите ли к нам подсесть, Капрал? — вежливо предложил Делом.
Жан согласился и, чокнувшись, проговорил:
— Странно, что нет Бюто.
— Да вот он как раз! — сказал Фуан.
В самом деле, вошел Бюто, но один. Он медленно обошел помещение, пожимая всем руки. Затем приблизился к столику шурина и отца, но не захотел сесть и стоял, не собираясь ничего заказывать.
— Так Лиза, и Франсуаза не танцуют? — спросил наконец Жан дрогнувшим голосом.
Бюто посмотрел на него в упор своими жестокими глазками.
— Франсуаза легла спать. Для молодой девушки это, пожалуй, лучше.
Однако разговор был прерван одной сценой, которая привлекла их внимание. Иисус Христос затеял перебранку с Флорой. Он требовал литр рома, чтобы сделать жженку, Флора отказывала.
— Нет, больше ничего не дам. Вы уже перепились.
— Что? Что ты там поешь?.. Ты думаешь, шельма, что я не заплачу? Да я всю твою лавку куплю, — хочешь?.. Мне стоит только высморкаться. Смотри!
Он спрятал в кулаке четвертую монету в сто су, зажал двумя пальцами нос и, с силой выдохнув воздух, сделал вид, что достает ее из носу. Затем он поднял монету кверху, как дароносицу.
— Вот что я высмаркиваю, когда у меня насморк.
От раздавшихся одобрительных восклицаний дрогнули стены. Флора сдалась, принесла литр рома и сахар. Потребовался еще салатник. Иисус Христос приковал к себе внимание всего зала. Задрав кверху локти, он размешивал пунш, а лицо его озарялось пламенем, которое еще сильнее нагревало воздух, пропитанный густым облаком дыма от чадивших ламп и трубок. Но Бюто, придя в отчаяние при виде денег, внезапно рассвирепел: