Земляки
Шрифт:
— Вот черт! Американская машина, а сломалась! Встала посередь дороги, и ни туды, ни сюды. Через это мы и опоздали…
Приезжий окидывает взглядом горизонт: впереди, на полях, золотятся снопы, справа чернеет полоса леса, слева пестреют мозаикой яркие крыши местечка.
— Длинно здесь… далеко до вас, — поправляется гость, чувствуя, что сказал не то слово.
— В ту-то сторону небось дальше ехал! — живо откликается Казимеж.
— Why?.. Чего?..
— Так ведь из дому ж бег…
— Из дому… А где твоя дом?
— Сейчас
Он не замечает горькой улыбки на лице брата. Разговор, который они ведут как бы между прочим, стоит им больших усилий.
«Американец» не желает садиться в такси, хотя туда уже уложили его чемоданы.
— Мы… идти… — чуть улыбается он. — Смотрейшен, на какие земли ты сменил наши Крушевники. — Приезжий говорит с трудом, явно подыскивая польские слова.
— Кружевники, — поправляет его младший брат. Хотя они и остались на востоке, но для нас-то они теперь здесь, где сейчас живем. Помнишь, как наш тятя, бывало, говорил: «Ежели тебе охота придет с места стронуться и будет та охота сильнее тебя — уступи ей. Иди, но большие города обходи сторонкой, а селись в тех, что поменьше, и селись с самого краю, чтоб прохожие у тебя про старосту спрашивали, а не у старосты про тебя…»
— Yes, тятя так говорили, но тятя остались там, в Крушевниках…
— В Кружевниках, — снова поправляет Казимеж своего седовласого брата и низко кланяется ему.
Из дома с надписью «Починка обуви» выходит мужчина в кожаном фартуке. Казимеж шепотом поясняет:
— Это войт* наш. Он тут, в Рудниках, первый войт был.
— Последний войт в… twenty seven году был… Таранчук.
— Да неужто ты еще помнишь! — изумляется Казимеж.
Старший брат молча пожимает плечами, давая понять, что вопрос неуместен: он помнит все.
Идущие к городку братья выглядят рядом, как плохо подобранная в упряжи пара лошадей: «американец», несмотря на свои семь десятков, кажется моложе Казимежа на добрых десять лет. Рядом с сухощавым, стройным, сдержанным в движениях Яном Казимеж кажется кругленьким и очень суетливым.
Оглянувшись, Ян с удивлением видит такси, которое медленно тащится метрах в пятнадцати от них. Казимеж, заметив его удивление, поясняет:
— Это я ему велел… Ну-ка у тебя ноги заболят?
— Lost money… Тратишь деньги.
— Да он же родня нам! — восклицает Казимеж так. будто этим все сказано.
«Американец» оборачивается, чтобы, лучше рассмотреть шофера.
— Чей он?
— Да соседов наших сын…
За такси торжественно шествуют остальные Павляки.
Завидев возле рынка кузню, «американец» вытаскивает из кармана очки в золотой оправе и всматривается в пылающее жаром и огнем помещение так, точно наткнулся на что-то почти забытое, но очень родное.
Вспугнув стаю галок, прозвонили колокола на башне костела.
— Когда я сюда приехал, колокола и те еще молчали! — с оттенком гордости говорит Казимеж.
— В нашем костеле,
— Только у тебя сапог не было до костела дойти, — бросает мимоходом Казимеж и, указывая на выступающие над морем зелени крыши домов поодаль местечка, говорит:
— Там наш дом.
— Наш?!!
Дом Казимежа. Ян ходит по комнате, баюкая маленькую Аню. Девочка не спит, Ян начинает развлекать ее.
— На кого же ты похожа? — повторяет он, нежно щекоча ей подбородок и забавно надувая губы. Поднеся девочку к свадебной, в застекленной рамке, фотографии Витольда и Ядвиги, он сравнивает ее личико с лицами родителей.
Входит Казимеж, за ним — Марыня.
— Может, они голодные? — смущенно спрашивает Марыня, обращаясь от робости не к гостю, а к мужу.
Гость в это время рассматривает вставленные в рамку цветные открытки, которые он присылал родным из Америки.
— Вот… здесь я жить и умирать, — говорит он, постучав пальцем по открытке с видом Детройта.
В соседней комнате накрыт стол. По случаю встречи необычного гостя он густо уставлен яствами. Среди них — сардины, американский консервированный фруктовый сок, банки с компотом, домашняя ветчина и колбасы Марыниного производства…
Окинув взглядом все это богатство, «американец» вдруг несмело просит:
— Я иметь аппетит… для мамалыги со шкваркой, — и впервые улыбается.
Марыня зато впадает в панику и с отчаянием смотрит на своих — что делать?
— Павлик, а ну добеги до соседов, принеси мамалыги! — распоряжается Казимеж и, обращаясь к внучке, говорит: — А знаешь ты, Аня, кто это такой? Это крестный твой…
Ребенок улыбается деду, машет ручонками.
— Ты — Аня, а я — Джон, Джон, Джон! — повторяет гость, взяв девочку на руки и покачивая ее.
— По-польски Ян, Яська, значит, — поясняет внучке Казимеж и наливает две рюмки водки. Взяв одну из них, он торжественно начинает:
— Послушай, Яська, что я, брат твой, должен тебе сказать, и дай ты мне прощение свое за то, что ты для меня никакой ни «Джон», а тот самый Яська, какой пас коров в Кружевниках и бегал босой да в портках домотканых, хотя и было это еще во времена Франца-Иосифа, про которого потом такую песню пели: «Франц-Иосиф жил да был, сладко ел и сладко пил…»
Видно, песенка эта напомнила Яську о чем-то, потому что он заулыбался и замурлыкал мелодию. Казимеж, однако, с выражением твердой решимости на лице прервал его:
— Так что послушай, брат Яська, что я тебе скажу, потому как сказать я тебе должен очень много, а начну я с самых главных слов: «Бойся ты бога, Яська, наконец-то мы свиделись!»
На какое-то мгновение волнение лишает его речи, но, овладев собой, Казймеж говорит все так же торжественно:
— А сказавши это, я перейди к делам не таким важным и поведу разговор хозяиский. Дом этот — новый, каменный, с подвалом.