Земляничная поляна
Шрифт:
— Дома сидели, — отвечаю я спокойно и громко, но Катька не оборачивается.
— Ага, — понимающе кивает Витька и внимательно продолжает следить за тем, как Виталик ворошит раскаленные угли.
— Привет, мужики! — сипит кто–то сзади, и мы дружно оборачиваемся. Метрах в трех от костра стоит Мишка и с остервенением крутит настройку приемника. Не отрывая глаз от черной коробки, он продолжает: — Что–то сегодня ни черта не ловится.
— Да оставь ты его в покое, — бросает ему Витя и вновь углубляется в созерцание пламени.
— Погода, видимо,
— Оставь что есть, — говорит Виталик, — пусть шуршит.
— Целый день оперы и оперетты, — не меняя тональности, жалуется Мишка и продолжает крутить зубчатое колесо настройки.
— Пусть играет, — поддерживает Витька Виталика.
— Пусть, — соглашается Мишка, вздыхает и, мне кажется, грустно смотрит на Катьку. Но Катька стоит к нам спиной.
Сейчас бы следовало достать банку с клубникой, угостить всех ребят и отправляться домой. Но что–то удерживает меня. Что именно, понимаю, когда наконец слышу голос Ольги. Слышу, как она смеется, отвечает на чьи–то приветствия, опять смеется.
Я не оборачиваюсь, потому что не знаю, одна ли она пришла или в компании с Аликом. Загадываю: если не обернусь до того, как она подойдет к костру, — значит, одна. Но мне не пришлось долго пребывать в неведении. У края Поляны рядом с играющими в «картошку» раздается смех Ольги, а рядом с огнем уже мелькает тень и на траву падает корчащийся от смеха Алик.
— Мы сейчас с Олькой, — с трудом выговаривает он сквозь всхлипы смеха, — мы идем, а оно лежит.
Никто из нас не понимает, что же это за «0110», ко смех у Алика такой заразительный, что мы не выдерживаем и начинаем подхихикивать. Алик уже заходится ог смеха, выплевывая какие–то непонятные слова и их огрызки: «…оно… лежит… как, как… лежит… наступил… свежее… как, как…»
Вдруг Алик перестает смеяться и, пошарив рукой по земле, находит какую–то щепку. Этой щепкой он поддевает неопределенной формы шнурок. Шнурок начинает шевелиться и обвивает щенку. Мы все узнаем в шкурке гусеницу. Она толстая, зелено–красная, с поросячьими ножками п щетинками.
— Что будем делать с вредителем полем и огородов? — вопрошает Алик, не отрывая глаз от насекомого.
— Отпусти ее, — слышу я голос Ольги и хочу повернуться, но сдерживаю себя.
— Казнить через сожжение на костре, — инквизиторским голосом вещает Виталька.
— А может быть, четвертуем? — предлагает альтернативу Алик.
— Фу на вас, — обиженно говорит Ольга, но не уходит.
— А ты как считаешь? — обращается Алик ко мне. Все оборачиваются ко мне.
— Как решит большинство, — я питаюсь быть равнодушно веселым, по язык начинает неметь.
— Мда-а, — тихо бормочет Алик и старательно сталкивает гусеницу на край щепки.
— Да пореши ты ее наконец, — хрипит Мишка и опять остервенело крутит настройку приемника.
Гусеница, словно осознав безысходность своего положения, начинает отчаянно перебирать ножками и вращать головкой,
— Фу, какая мерзость, — бросает Ольга и смеется. — Ну, — поворачивается она ко мне, — так как решает большинство?
— Но мы же не на битве гладиаторов, — отшучиваюсь я и замечаю, что костер отражается одинаково и в глазах Алика и на поверхности лоснящейся пуговицы.
— Палим или нет? — настырничает Алик.
— Палим, палим, — говорит Виталька.
— Давай, — отмахивается Мишка.
Щепка повисла над юрким, как жало, языком пламени. Тугое извивающееся тело гусеницы вздулось, зашипело. Тонкая кожа начала лопаться…
Я отворачиваюсь и смотрю на Прошу. Его совсем не интересовала развернувшаяся в мире насекомых трагедия. Он до слез в глазах смотрит на стоящую у меня за спиной Ольгу.
— А клубника сегодня будет? — раздается за моей спиной се голос.
— А как же, — бормочет Алик, заканчивая кремацию насекомого. — Обязательно будет.
— Рано ведь еще, — гозорит Виталька, зачарованный манипуляциями Алика, — вот стемнеет…
— Я принес клубнику, — еле ворочая языком, говорю я и встаю.
Тишина превращается в настороженное молчание. Я направляюсь к кустам. Достаю банку и возвращаюсь к костру. Протягиваю банку Ольге. Но она делает вид, что не замечает протянутой руки.
— Где взял? — спрашивает Алик вставая.
Банка, просвечиваемая пламенем костра, кажется наполненной расплавленными рубинами.
— Тетка дала, — говорю я, продолжая держать банку в протянутой руке.
— Сама? — изумляется Алик и забирает у меня банку. Чуть подбрасывает ее, словно пытаясь определить вес.
— Точняк сама? — настороженно интересуется
Витька.
— Не трендишь? — спрашивает Мишка.
— Но я же говорю — сама дала, — горячусь я.
— Вот прямо так и дала? — спрашивает Алик.
— Конечно, — оглядываю я кажущиеся мне почему–то настороженными лица ребят. — Сказала, чтобы всех угостил. Вы же меня угощали…
— Что–о–о? — выкрикивает Алик.
— Свою принес, сам, — хохочет Виталик.
— Эй, идите сюда! — кричит играющим Мишка.
— Угощает, собирает, угощает… — давится от смеха Алик.
«Сам!», «Сам?!», «Сам?», «Сам» — доносится со всех сторон.
— Ну ты даешь! — подбадривающе хлопает меня по плечу Виталька. — Голова садовая.
— В огороде бузина, в Киеве дядька, — слышу я бормотание Витьки.
Проша начинает озираться и ворчать: он явно не понимает, что происходит. Я присаживаюсь рядом с ним и обнимаю его за шею. Пес успокаивается.
— Не обращай внимания, — тихо бросает то ли мне, то ли Проте Витька, подкармливая ненасытную утробу костра. — Здесь принято собирать клубнику самим, но не у себя в огороде.
«Поэтому ты всегда отказываешься от клубники, — хочу спросить я Витьку, — а не потому, что у тебя аллергия?» Но не успеваю. Виталик подхватывает Витькинп слова:
— Не у себя в огороде! — заходится он от смеха. —