Земной поклон. Честное комсомольское
Шрифт:
Екатерина Ермолаевна откинула медвежий коврик, шагнула из саней, и снег хрустнул под ее ногами. Она подошла к девушке, взяла ее за руку.
– Стеша!
– сказала она, и ей показалось, что это не Стеша, а она сама стоит у темного окна, под луной, под звездами, обхватив руками березку, и оплакивает свою любовь, свою жизнь, свою молодость…
Екатерина Ермолаевна молча повела Стешу к саням. И когда сани тронулись, и под полозьями заскрипел снежок, и печальный силуэт больницы заслонили деревья, Екатерина Ермолаевна сказала кучеру:
– К дому Листковых!
Она
ДОРОГОЙ ЦЕНОЙ
Несмотря на то что вопрос с учителем Бахметьевым был разрешен, Борис Михайлович Павлов медлил с отъездом из Погорюя. Он шел по селу, отмечая про себя его бревенчатые избы, старые, покосившиеся от времени высокие заборы, ворота с полусгнившими, поросшими мхом козырьками, с резными деревянными петухами на маковках.
Около одного двора Павлов остановился, не удержался, взялся за тяжелое круглое кольцо калитки, приоткрыл ее и, несмотря на то что на него с лаем кинулся большой белый пес, шагнул во двор. А пес, скаля мелкие острые зубы, трусливо поджал хвост и попятился к старинному широкому полукрыльцу-полутеррасе с резными колоннами и навесом.
Во дворе на четырех крепких столбах возвышался старинный сеновал, заваленный соломой. Солома прикрывала прогнившие отверстия крыши, густо запорошенной снегом.
Павлов закрыл калитку и пошел по улице дальше.
Старая архитектура села причудливо сочеталась с новой. Рядом стояли только что отстроенные дома новоселов, легкие, светлые, удобные. Павлов прошел мимо каменного здания клуба, остановился возле круглой витрины. Здесь висели самодельные афиши. На одной, написанной синей краской, значилось:
«Кино «Сельская учительница», «Кино «Верные друзья».
На другой чернилами было выведено:
«Драматический кружок клуба ставит пьесу «Темный бор».
А на листке из ученической тетради, приклеенном на витрине, сообщалось:
ЛЕКЦИЯ
«Есть ли жизнь на других планетах
нашей Солнечной системы»
Состоится 27-го, в 7 часов вечера».
Павлов свернул в переулок и пошел мимо пустынных огородов, занесенных снегом. Кое-где из-под снега торчали жухлые остатки ботвы турнепса, на гороховых и бобовых грядах видны были колья да одинокие пугала в развевающихся на ветру лохмотьях.
Из-за угла показался Александр Александрович. Он почти бежал, засунув руки в карманы черного пальто с черным каракулевым воротником. По-видимому, он торопился в больницу.
Они поздоровались, и Павлов пошел с Александром Александровичем, приноравливаясь к ритму его шагов.
– Ну, завтра вам снова в школу!
– улыбаясь замерзшими губами и прижимая к ушам руки в замшевых перчатках, громко сказал Павлов.
– Рад за вас, искренне рад!
– В Сибирь ехать - одеваться потеплее нужно. У нас в ноябре, видите, уже морозцы, -
– Так и обморозиться можно.
– Не успею. Вечером уезжаю. А в общем, оплошал. В следующий раз приеду в дохе и в валенках.
Дорога поднималась в гору, и Павлов начал задыхаться:
– Э, нет, вашими темпами я гору не одолею!
Он остановился, поворачиваясь спиной к ветру. Остановился и Александр Александрович.
– Как Коновалов?
– спросил Павлов.
– Говорят, надежды нет.
Александр Александрович нетерпеливо сделал несколько шагов в гору. Павлов пошел за ним, стараясь не отставать.
– Думали ли мы, что заплатим такой дорогой ценой за пожар?
– горячо заговорил Александр Александрович.
– Кто-то неосторожно курил или что-то делал с огнем, и вот за эту неосторожность должен заплатить жизнью лучший из лучших. Страшно, трагично, горько! Я бы с радостью пострадал вместо него. Жизнь прожита. Плакать некому.
– У вас нет семьи?
– спросил Павлов, хотя и знал, что Бахметьев одинок.
– Бобыль!
– Александр Александрович помолчал, встретился с умными, добрыми глазами Павлова, и ему вдруг захотелось чуточку сказать о себе.
– Ту, которая могла бы составить мое счастье, я потерял еще в юности.
– И не встречали ее больше?
– Встретил. Через двадцать лет. Получилось как в «Евгении Онегине»: «Я вас люблю (к чему лукавить?), но я другому отдана; я буду век ему верна», - невесело продекламировал Александр Александрович.
– У нее муж и сын. Главное - сын. Пути наши оказались разными. Посмотрели друг на друга, погрустили, поплакали о невозможном и разошлись.
– Бахметьев сказал это с такой болью, что Павлов отвел глаза в сторону, боясь увидеть слезы учителя.
– Значит, плакать-то о вас все же есть кому, - сказал он, намереваясь хоть немного утешить Александра Александровича.
Тот молча, медленно шел вперед и смотрел вдаль, туда, где темнела дорога к районному центру, по которой ночью, тайно от него, уехала Екатерина Ермолаевна.
В эту минуту Бахметьев и Павлов подумали об одном и том же, и Борис Михайлович высказал вслух свою мысль:
– Мне кажется, что вот такие жизненные обстоятельства учителю легче переносить, чем людям других профессий. Около вас все время молодежь, чуткая, неиспорченная. И знаете, даже такое чувство, как ваше чувство к той женщине, многому может научить ваших учеников, если они что-нибудь знают…
– Я думаю, что они кое-что знают. Они всегда знают больше, чем мы думаем. Саша Коновалов как-то встретил у меня Екатерину Ермолаевну, и я видел, что он многое понял. Он был удивительно чуткий мальчик, умел понимать с полуслова… Вот видите, - грустно усмехнулся Александр Александрович, - я уже говорю о нем в прошлом!..
Они подошли к забору больницы, прошли по аллейке, посыпанной желтым песком.
У крыльца больницы толпились ученики Александра Александровича.
Их было очень много. Они расступились, пропуская взрослых.