Земную жизнь пройдя до половины
Шрифт:
Этой истории в бригаде много смеялись, но мне она не казалась смешной. Муж с того дежурства вернулся промерзший, измотанный и, собираясь в институт, то резался при бритье, то натыкался на стены, у него сами собой смыкались глаза. А я живо представляла себе грохот шагов по бетонным плитам эстакады, особенно громкий от пустоты под ней, холод литой резины внутри рулона и еще больший, уносящий последнее тепло, когда надо выскакивать из резинового затишья под качающийся свет фонарей и дико кричать: «Стой! Кто идет?» И ничего смешного я тут не находила.
Впрочем, мои взгляды и взгляды бригады сторожей на
Бывший столяр дядя Миша Абрамов стал все приглашать нас в гости. Он жил с женой напротив ворот базы на том же Каширском проезде. Раз или два в дежурства по выходным я побывала у них в теплой и уютной однокомнатной квартирке с мебелью, сделанной самим дядей Мишей, и балконом, выходящим из кухни, которым они почему-то очень гордились.
Тетя Аня учила экономить.
— Ты мяса не покупай, — убеждала она и возмущалась: — Оно в магзине аж по два рубля! — И шепотом, словно доверяла тайну: — Мясная-то обрезь не хуже, а на Даниловском она по рубь десять, а в ларьке на мяскомбинате так по двадцать шесть копеек.
То в одном, то в другом проявлялось это принятие нас бригадой, но самое большее сделала Маленькая.
Однажды она принесла листок, неровно исписанный корявыми буквами: заявление «начальнику МИФИ». Из его текста, однако, трудно было понять, о чем там речь. Часто поминались какие-то «проживающие студенты Кузнецовы», которые все время безобразничали и которых поэтому надо было призвать к порядку. Но где проживали означенные студенты и что за безобразия они творили, оставалось за границами текста. Пришлось расспрашивать Маленькую.
Ее рассказ оставил по себе тягостное впечатление. Проживающие Кузнецовы оказались студентами нашего института и соседями Маленькой по коммунальной квартире. И они постоянно обижали Маленькую и ее мужа, который был еще меньше и беззащитней жены.
Маленькая смотрела на меня своими печальными коричневыми глазами и, запинаясь, рассказывала, как эти Кузнецовы время от времени выкручивали лампочку у них в комнате. А ввернуть ее обратно Маленькая с мужем не могли, потому что даже со стола не доставали до патрона. Так и сидели в темноте, пока не находился кто-то, кто мог им помочь.
Ох, эти две крохотных фигурки, затравленно съежившиеся в темной комнате у стола! Я представляла их и зверела до бешенства. Но отданное в деканат заявление не возымело последствий. Тогда я все рассказала мужу.
— Опять мифисты на стороне хамничают и грубничают, — сказал муж и пошел сам разбираться с Кузнецовыми. В результате у него долго переливался здоровенный синяк под правым глазом, поскольку Кузнецов, как выяснилось, был левшой, однако задевать Маленькую и ее мужа Кузнецовы после этого враз перестали.
Как ни странно, но этот случай изменил уже наше отношение к бригаде. То ли подкупила доверчивость всегда недоверчивой Маленькой, то ли сработал закон Экзюпери: «Мы в ответе за тех, кого приручаем». И было муторно вспоминать перехихикивания с Сергеем над его язвительными «бывшими людьми». И это и Кузнецовы теперь увязывались в одно, что бросало
Конечно, мы переросли восторженность первокурсников, лозунг которых: «МИФИ — это звучит гордо!» Но и на пятом курсе оставалось чувство избранности, элитарности, причастности к высокой судьбе института, образованного в трудные годы войны ради создания атомной бомбы, то есть ради благородного дела — защиты людей. А благородное дело как-то само собой подразумевало благородство тех, кто его делает. И расставаться с таким представлением нипочем не хотелось.
Поэтому, наверное, каждый случай, нарушавший эту иллюзию, давался тяжело и запоминался накрепко.
Так запомнился зачет по курсу «Электрические машины» и катээн Атамалян, которая читала нам данный курс и которой мы его сдавали. Была летняя сессия и всего полгода моему сыну. Ошалевшая от недосыпа и учебы, я раза два или три сбивалась в ответе, и усатая старуха Атамалян мне этого не простила. Беря зачетку, она презрительно оттопырила нижнюю губу и сказала поверх нее:
— Три я вам, конечно, поставлю, очень уж за вас просили, но учтите: у нас тут не богадельня, чтоб нянчиться с вами из-за ваших малых детей!
У меня потемнело в глазах и, как от пощечины, загорелось лицо. Я лихорадочно соображала, кто мог просить за меня. Выходило единственно из друзей — Игорь, он после института работал на их кафедре. Услуга была медвежьей, но злиться на Игоря я не умела и разозлилась на Атамалян.
— Я никого не просила за меня просить, — сказала я, чувствуя, как нервная дрожь начинает сотрясать тело. — И милостыня мне не надо. Верните зачетку!
Атамалян растерялась. Она, похоже, ждала совсем иной реакции. Но какой? Покорности? Лепечущих слов благодарности? Только это зря. Я выхватила у нее из рук зачетку и выскочила в коридор. Там, между дверью аудитории и окном, привалилась к стене, и сдерживаемая дрожь вырвалась наружу неостановимыми, истеричными слезами. Бегали подружки, отпаивали меня валерьянкой, что им добывала уже не растерянная, а испуганная Атамалян. Но зачет ей сдавать я все равно отказалась, пересдавала через неделю комиссии и получила четверку.
Не знаю, что больше задело: собственное унижение или разочарование в кандидате наук нашего института. Скорее, сложилось то и другое и вышло мерзкое: унижение зависимого человека да еще в МИФИ.
И, может, оттого так остро ощутился случай с Кузнецовыми и Маленькой, что он лег точь-в-точь по застарелой царапине на душе. Впрочем, он мелькнул бы и забылся в нашей перегруженной делами и заботами жизни, если б Мосгорснабсбыт не преподнес один случай, показав, как тесен мир человеческий и как переплетены в нем людские судьбы.
Все началось с пивного ларька на том же Каширском проезде.
Каширский проезд был на редкость безрадостной улицей. По одну сторону ее шли скучные желтоватые дома, в одном из которых жил дядя Миша Абрамов. По другую громоздились серые заборы, за которыми были овощная база, база Мосгорснабсбыт, пивная фабрика имени героя то ли революции, то ли гражданской войны, выходца с этой фабрики, дальше — рыбзавод. Наверно, с него 23 февраля забегала к нам та злополучная кошка. По самой же улице были проложены железнодорожные пути с отвилками в ворота, разбросанные по заборам.