Земные врата

Каттнер Генри

Кажется, толпа это тоже почувствовала. Она по-прежнему представляла собой единый организм, и колебание Иерарха скоро передалось ей. Они не желали, чтобы он остался. Они не позволят ему остаться.

— Прощайте! — очень вовремя прокричал хриплый голос у самого помоста.

— Прощайте! — подхватили другие голоса, и потолок задрожал от дружных усилий людей поскорее распрощаться со своим властелином.

Он повел печами под одеждами, по-бычьи повернул голову и окинул полным отчаяния взглядом ряды лиц.

— Прощайте! — сказал он стиснув зубы. — Фламманд,

помоги… ааа! Гиперион, сделай что-нибудь! Гиперион, я тебя сожгу!

На помосте никто не шевельнулся, а в зале набирали силу решительны крики прощания. Никто из жрецов не решался осмотреть Иерарху в глаза.

«Фламманд — шептал он, — Фламманд».

В толпе жрецов рядом с Дио произошло почти незаметное движение. Кто-то сделал нерешительное движение, вероятно, это и был Фламманд. В тот же момент Дио, обнажив зубы в усмешке, сделал шаг вперед и оттолкнул плечом этого добровольца. Тот после мучительных колебаний сделал шаг назад и скрылся в толпе.

— Гиперион! — шепот Иерарха почти превратился в вопль.

На помосте царила безжалостная тишина. Я все еще не понимал, в чем дело.

Слева жрец сделал какое-то движение. Это Гиперион пытался ответить на призыв, но ему не позволили.

Гиперион, как и Фламманд, отступил. Жрецы, вслед за народом, твердо и окончательно отвергли своего Иерарха.

Бывший властелин стоял, опустив голову. С гневом и бессильной ненавистью он смотрел на жрецов, которые еще мгновение назад боялись его власти, а теперь дружно выказали открытое неповиновение.

Момент был поучителен. До сих пор Иерарх безраздельно правил миром, но вот из-за одного происшествия он стал беспомощен. Его отчаянный взгляд скользил по знакомым лицам, потом налился яростью, Иерарх втянул голову в плечи, и на миг показалось, что сейчас он тяжело, как бульдозер, двинется вперед, сокрушит оппозицию и снова заставит всех беспрекословно повиноваться. Но он не мог в одиночку одолеть целый мир.

Оставалась лишь одна вещь, на которую он мог рассчитывать в надежде сохранить свое лицо.

Оглядываясь назад, я вижу, что у него не было реального выбора. Дело не только в том, что мир, которым он управлял solo всю жизнь, вдруг решительно поднялся против него. У него оставалась возможность открыто атаковать мятежников, пробить брешь в их рядах и выжить. Шансов у него, конечно, было немного, но всякое бывает.

Иерарх имел более вескую причину для молчания. Чтобы победить оппозицию, ему пришлось бы открыть перед всеми собственный обман. Ему пришлось бы исповедоваться перед народом и жрецами как убийце, лжецу и богохульнику. На это он не мог пойти.

Иногда высокомерие одинаково служит и силам добра, и силам зла. Я не подозревал об этом, предоставляя ему выбор между смертью и славой или жизнью в бесчестье. Надо отдать ему должное: прекрасно все понимая, он не дрогнул.

Он выпрямился, расправив полные плечи. Позолоченные одежды величественно всколыхнулись. Толпа почти издевательски прощалась с ним, и крики напоминали травлю. Но когда он поднял голову, они стихли.

Он сухо и гордо попрощался. Что-то в глазах Иерарха

и жрецов говорило о том, что сейчас произойдет нечто неожиданное.

Оттенок травли больше не звучал в криках толпы, но гул не уменьшился. Они хотели, чтобы он ушел. Было ясно, что крики не стихнут, пока он стоит здесь, в их мире. В Малеско он больше не услышит иного звука, кроме рева толпы, торопящей его в Рай.

Ему ничего не оставалось, как принять эту честь и славу, неожиданно обрушившиеся на него.

Царственно взмахнув одеждами, он повернулся и с неожиданной твердостью, гордо и уверенно пошел к Земным Вратам. Он знал, что произойдет дальше. Знал лучше, чем кто-либо, но не дрогнул. Он держался, как Джаггернаут. Он всегда сокрушал оппозицию. И теперь, когда на пути его гордости встала его собственная жизнь, он был готов сокрушить и ее. Он покидал Малеско с достоинством, присущим великим правителям. Я проникся к нему уважением.

От Земных Врат доносился шум уличного движения, отблески огней играли на лице Иерарха. Он не вздрогнул, не оглянулся. Он поднял руну в прощальном жесте и шагнул вперед.

Последним звуком, который он услышал в своей жизни, был рев толпы, прогоняющей его из Малеско в Рай.

Толпа не могла увидеть то, что видели стоящие на помосте. Иерарх все хорошо продумал. Он не хотел, чтобы кто-то, кроме жрецов, увидел ловушку, которую он приготовил нам с Лорной.

Подозрения не зря кружились у меня в голове. Нам не суждено было живыми вернуться в Нью-Йорк. Иерарх опасался, что мы откроем путь для новых ангелов из Рая. У него и так было уже достаточно проблем с пришельцами, поэтому Земные Врата была отрегулированы так, чтобы ни один живой человек не смог преодолеть проход между мирами.

Когда он коснулся поверхности экрана, тот озарился ярко-золотой ослепительной вспышкой. Стоящие в зале видели только верхнюю часть этого сияния и не могли понять, что оно означает. Я же видел фигуру в сверкающих одеждах, на мгновение остановившуюся между двумя мирами, в знакомой мне звенящей пустоте. Вдруг золоченые одежды вспыхнули разноцветными языками пламени. Я видел, как вспыхнули его волосы и пламя объяло их, словно корона. Но когда огонь охватил всего человека, сияние многократно усилилось. Иерарх исчез в ослепительной вспышке, на которую невозможно было смотреть, не рискуя ослепнуть.

Я опустил веки, но перед глазами все еще стояли контуры человека в окружении яркого пламени, пожиравшего его. Я думаю, что Иерарх был испепелен раньше, чем этот образ отпечатался в моем сознании…

В Малеско еще не начало светать, когда мы с помпой отбыли сквозь Земные Врата назад в Рай.

Я мог бы на прощание разразиться речью. Я мог бы сказать: «Нет смысла устраивать из этого церемонию, ведь ваша религия основана на обмане. Нью-Йорк не больше похож на Рай, чем Малеско. Теория воскрешения — смехотворна, а Алхимия — скорее наука, чем религия». Но зачем портить людям праздник? За одну ночь нельзя изменить стиль мышления целого мира, это долгий, деликатный процесс, если, конечно, он вообще будет происходить.