Зеркала
Шрифт:
— Если бы ты знала, Марфи, как я хочу сбежать отсюда! — всхлипнула девушка.
— Я знаю, Гэти, но ты сильно провинилась перед Ворчуном. А с тебя он всегда спрашивал особо. Поэтому, если ты сбежишь, он достанет тебя из-под земли, и не видать тебе его прощения на веки вечные!
— Но мне так страшно!
— Зато за тебя хорошо платят. Потерпи немного, авось Боги уберегут нас, и ты выплатишь этот долг.
До Инвари донесся шорох торопливо подбираемой одежды. Он едва успел с безразличным видом опереться на перила, как дверь чересчур резко открылась, и Марфи, сощурившись, оглядела
— Заходи к ней, юноша. У тебя час. После спустишься вниз. Гарт выведет тебя из наших трущоб — в этакое время лучше иметь провожатого!
Инвари шагнул в комнату, плотно притворив за собою дверь. Неровный свет нескольких свечей тускло освещал обстановку. За двумя забранными решеткой окнами, выходившими на соседнюю крышу, стояла глухая ночь.
Когда-то это была богатая гостиная. Сейчас же из мебели остались лишь старинная просевшая кровать, несколько обшарпанных шкафов, да покосившийся туалетный столик в углу.
— Ее зовут Гэти, — прозвучал голос старухи из-за двери, и Инвари услышал ее удаляющиеся шаги.
Впервые он посмотрел на девушку, и подумал с жалостью: «Почти ребенок!», хотя внешне она была не намного младше его самого. Но в Поднебесье время текло по-другому. Он разглядывал свежее, как весеннее утро, лицо, с дорожками непросохших слез на щеках, с обильно припудренным вздернутым носиком и лукавым изгибом губ. Однако голубые глаза смотрели почти враждебно. Он осторожно взял ее руку в свои и поцеловал, отчего она, будто от укуса, вздрогнула, и пушистые, коротко остриженные, а главное, светлые с пшеничным оттенком ее локоны разметались по плечам. Инвари провел по ним рукой — ему не нужны были женские ухищрения. Но волосы были теплыми и живыми, а цвет — натуральным.
Он подошел к двери и резко открыл ее — старухи на площадке не было. Он облегченно вздохнул и вернулся.
— Сядь, Гэти, — заговорил он тихо, как заговорил бы с испуганным животным.
Она не послушалась. Тонкие пальцы никак не могли справиться со шнуровкой платья.
Инвари поморщился.
— Не надо раздеваться! Сядь, я хочу просто поговорить с тобой. Потом я уйду.
Она продолжала молча стоять, вглядываясь расширившимися зрачками в темноту под капюшоном, что так пугала ее. Тогда, внимательно следя за выражением ее лица, Инвари откинул его на плечи, открывая волосы. Она ахнула и бросилась к нему, прижимая руки к груди. Заторопилась говорить, запинаясь, будто впервые произносила слова:
— Уходите отсюда, господин! Уезжайте из этого города!..
Она снова была готова расплакаться.
Ласково обняв, он усадил ее рядом на продавленную кровать.
— Теперь ты веришь, что я не причиню тебе зла?
Она кивнула.
— Я нахожусь в том же положении, что и ты, девочка. И потому хочу знать, что здесь происходит? Что мне может угрожать? Чего ты так боишься?
Пока он говорил, девушку начало трясти, словно в ознобе. Он пошарил рукой по кровати, нашел шаль и накинул ей на плечи.
Она все-таки расплакалась. Уткнулась в его плечо, в пыльный дорожный плащ, и плакала, дрожа и даже не пытаясь успокоиться. Инвари положил ладонь ей на затылок, жестом мягким и не решительным, и под теплом его руки она перестала дрожать, хотя голос
— Я не знаю, что происходит… Я не могу сказать тебе…. Но за нами охотятся…
— Вот как? И кто же?
— И этого я не знаю! Но во всем городе почти не осталось светловолосых людей, словно какая-то болезнь косит нас… Только это не болезнь!
— Тогда что же? — отирая ее слезы тыльной стороной ладони, мягко настаивал Инвари. — Кто это делает?
Она отодвинулась от него, размазывая пудру по лицу.
— Я расскажу тебе, что видела однажды. По правде говоря, это совсем не лучшие воспоминания в моей жизни! Однажды ночью, почти год назад, мы с подругой стояли на улице. У нее были настоящие льняные волосы, которые так играли в свете фонарей, что я рядом с ней казалась рыжей. Из-за этого чудесного сияния ее прозвали Луной, а меня, — она всхлипнула, — Солнышком. Ночь была пасмурной, клиентов не было, и мы уже собирались домой, как вдруг в начале улицы показалась карета. У меня сердце сжалось, когда я увидела ее. Я стала упрашивать Луну идти домой, но она только посмеялась надо мной, говоря, что вот оно — вознаграждение за потерянный вечер. Мол, в таких каретах разъезжают только богачи! И пошла ей навстречу. Я хотела броситься за ней, остановить, как вдруг такой ужас накатил на меня, что я бросилась прочь. Я словно себя не помнила, слышу до сих пор грохот копыт по мостовой! Не помню, как добралась до дома — горячка свалила меня на пороге. Я пролежала без памяти трое суток. Марфи ухаживала за мной, и потом говорила, что я совсем не бредила, а только кричала, как от ужаса.
Гэти уже давно перестала плакать. Ее застывшее лицо было белее снега.
— После той ночи она не вернулась. Она иногда снится мне с тех пор. Как идет по улице к карете, и волосы струятся по плечам. Я зову, зову ее, но напрасно. Она оборачивается только лишь затем, чтобы помахать рукой на прощание… А вместо лица у нее, — Гэти всхлипнула, — дыра…
— Что за карета? Можешь описать?
— Черная, запряжена четверкой вороных. Ее часто видят по ночам в городе…
— Мало ли черных карет ездит по ночам? — удивился Инвари.
Гэти упрямо затрясла головой.
— Нет, это она! Одна такая! Едва ее видишь — ужас охватывает тебя, ты становишься безвольным… А когда открывается дверца — ты идешь туда, хотя все в тебе кричит от ужаса. Оттуда тебе протягивают руку, и звериные глаза, — Гэти снова всхлипнула, — следят за тобой, светясь в темноте!
«Меня доставили к герцогу в черной карете, запряженной четверкой черных лошадей, — думал Инвари, слушая ее, — но я что-то ничего не почувствовал… Звериные глаза?…»
— Это какие-то городские легенды, — сказал он и поднялся, чтобы подойти к окну, — страшилки, которыми на ночь пугают детей.
— Тогда почему Луна не вернулась? — Гэти почти кричала.
— Возможно, богатый покровитель увез ее из города? Ведь такое бывает. Ты говоришь, она была красива…
— Нет, с ней случилось несчастье, я чувствую, господин! То же случится и со мной…
— Тогда почему ты не уедешь из города?
— Я не могу. Я задолжала Ворчуну. И я обязана выплатить этот долг. Это сильнее страха!