Зеркала

Ермакова Мария Александровна

Логир осторожно смывал с его лица запекшуюся кровь. Вода была холодной.

— Мы все тут умрем, — тихо сказал Логир. — И перед тем пожалеем, что родились на свет.

Он был старше Утери на двадцать лет и на восемнадцать лет дольше служил Свету. Утери нащупал его руку на своем лице, сжал.

— Не говори так! И ты, и я знаем, что Свет существует. Просто здесь темно.

В смехе, прозвучавшем в ответ, Утери почудились нотки безумия. Логир отцепил его пальцы и продолжил смывать кровь.

— Ты

прав, брат, СЮДА свет не проникает!

— Неправда! — Утери был слишком слаб, чтобы сердиться. — Он здесь!

Он почувствовал, как в темноте шевельнулся воздух — Логир оглядывался вокруг.

— И где же он?

Утери помолчал. Ему показалось, что он не слышит дыхания братьев! Что он один на один в темноте с человеком, которого считал другом и которого сейчас… боялся.

— Здесь темно как в гробу! — зло сказал Логир.

— В наших сердцах… — прошептал Утери.

— Что?

— Свет, он здесь, в наших сердцах…

Логир долго молчал.

— Я молюсь Ей каждую минуту, — наконец, с трудом выговорил он, — я прошу не за себя! Я прошу за тебя, за братьев, за Нотэри, за других и даже за этих черных нелюдей. Но Она молчит. И тогда другой голос говорит мне, что живым я отсюда не выйду. И никто не выйдет. Адамант сгноит нас, растягивая наши муки насколько это возможно. Нотэри слишком самонадеянно отказал ему. Это говорит голос моего разума!

Утери резко выпрямился, сдерживая подступающую дурноту.

— Это говорит голос твоего безумия! — срываясь, воскликнул он и в тишине его слабый крик показался чудовищно громким. — Даже если нам суждено умереть здесь, мы обязаны пронести свет в наших сердцах через предсмертные муки! Нотэри сделал то, что должен был сделать. Или цвет наших одежд должен померкнуть? Стыдись того, что говоришь, брат! — закончил он неожиданно тихо.

Логир помолчал. Затем провел в последний раз по лицу Утери мокрой тряпкой.

— Я пытаюсь, — тяжело дыша, сказал он. — Ничего не получается…

Зашелестела его одежда — он поднялся и ушел прочь.

Утери вновь нащупал кулон под лохмотьями. Почему Отец отдал его? Он ведь никогда не снимал его! Никогда никому не давал в руки! Может ли быть, чтобы он выбрал Утери в преемники? Нет, ведь он, Утери, слишком молод и глуп, в общине есть более достойные! Тогда почему? Ведь — теперь Утери понял это — Отец знал, что идет на смерть!

Его руку нащупала в темноте другая рука.

— Это я, Крой, как ты, брат?

Крой был ровесником Утери. Они вместе пришли в Белое братство. И хотя родители Утери были образованными людьми, владели книжной лавкой на улице Книгочеев, а Крой был сыном сапожника и прачки, юноши быстро сдружились. Оба были любознательны, неиспорченны и чисты сердцем. Оба любили книги. Оба искренне верили в то, что добро изменит мир.

Утери сжал его руку.

— Я

боюсь за Логира! — прошептал он. — Я боюсь за братьев! Темнота сильна. Она проникает в наши сердца, как гнилой воздух этой ямы в наши легкие!

Крой тяжело вздохнул.

— Если бы Нотэри был с нами! — сказал он.

— Нотэри умер! — прозвучал из темноты громкий голос.

Утери узнал Логира.

— Вот в эту самую минуту его тело рвут на части чудовищные твари! — Логир вдруг хихикнул. — Рвут на части… рвут на части… А-А-А-А!

Внезапно он закричал так страшно, что остальные вторили ему криками ужаса.

Двое юношей молчали, прижавшись друг к другу и затравленно оглядывались.

Ничего не было видно в темноте.

* * *

К полудню слегли пятеро. К вечеру несколько десятков. В основном, старики и дети. Аф, Гроза, Инвари и их добровольные помощники осматривали людей и, разбивая тех, у кого следы болезни пока не были обнаружены, на небольшие группы, отправляли под присмотром следопытов в дальние лагеря. Они отстояли далеко друг от друга, по периметру Сердца, где целительная сила охов возрастала. Но даже и там, стоило заболеть лишь одному, шанс выжить у остальных становился ничтожным. Оставалось надеяться лишь на то, что Виселица — как называли в народе Красную чуму за след вокруг шеи — обычно собирала обильную жатву только в первые дни эпидемии.

Грозу заставили уйти с одной из последних групп. Она отказывалась, ее глаза метали молнии, а уста — брань, но Гэри увел ведьму в свою палатку и долго увещевал, тихо и ласково. Она вышла в слезах и, проходя мимо Инвари, бросила срывающимся голосом:

— Ты, опять ты! Это ты навел на нас чуму!

Вместе с ней Атаман отправил Шери с сестрой, Гэти, Шторма и нескольких своих «полководцев».

В лагере остались только зараженные, десятка три добровольцев — и в их числе Гэри, наотрез отказавшийся уходить, Аф и Инвари.

Лагерь обезлюдел. Те, кто еще мог ходить, помогали жечь шалаши и скарб и ухаживать за теми, кто слег навсегда.

С наступлением темноты пришла смерть и отобрала самых слабых. Первым ушел Яни. За ним еще несколько детей. Старики, лежащие рядом, плакали, видя, в каких муках суждено умирать молодым, и умоляли Смерть вместо детей забрать их. Но, как и полагалось Смерти, она была неумолима.

Несколько последующих дней живых становилось все меньше. Заболела и слегла, а вскоре и умерла, половина добровольцев. Оставшиеся не спали и почти не ели, пытаясь хоть как-то облегчить страдания умирающих. Никаких известий от других групп не поступало и поступить не могло — передача сообщений и встречи были запрещены и оставшиеся не знали, что случилось с их близкими? Живы ли они еще? Удалось ли кому-нибудь перехитрить Виселицу?