Зеркальная страна
Шрифт:
«Голова закружилась, – пояснила Эл. – Грудь сдавило, я не смогла дышать и упала».
В дальнейшем она постоянно пыталась доказать то, что я и так уже поняла. Для нее это была игра: Эл запросто бросалась вниз с деревьев и лестниц, разделяя со мной боль, страх, чувство опасности. С ее рук и ног не сходили ссадины и синяки. Сестру ничуть не волновали мои мольбы, и я словно шагала по минному полю на чужих ногах. Страх высоты буквально сковывал меня, ведь падение могло случиться в любую секунду. Головокружения прекратились только после того, как я навсегда уехала из дома… Эл лишь хохотала и обнимала меня крепко-крепко, тоже до боли.
Третьего апреля я проспала до десяти часов, потому что легла за полночь, заканчивая обзорную статью для журнала
В квартиру вернулась ближе к пяти, поспала часок, приняла душ, надела маленькое черное платье и туфли на шпильке. Выходя на балкон, оступилась и чуть не выронила открытую бутылку.
Охлажденное вино намочило мне пальцы, и это было самое большое потрясение за день. Я сидела на балконе, потирала ушибленную ногу, пила вино и смотрела, как солнце исчезает за горизонтом, заливая алыми красками Тихий океан. Я не чувствовала ровным счетом ничего особенного – обычный день, обычный вечер. С тех пор мало что изменилось. Ни ужаса, ни потрясения, ни боли, ни душевного трепета, ни чуждого фантомного страха. Никакой утраты, ведь ничего не закончилось. Все оставалось ровно таким же, как и всегда. Эл вовсе не лежит в темноте, корчась от боли. И она вовсе не мертва. Я бы это почувствовала. Неважно, насколько мы отдалились друг от друга. Я бы знала!
Иду на кухню. Лучше покончить с этим сразу. Мамина старая плита – большая, уродливая, угольно-черная – выглядит так, словно ею пользуются до сих пор: сверху стоит чайник, на решетке – горстка золы. Так и вижу завитки волос на мамином затылке, согнутую над кастрюльками и сковородками спину, тугой узел фартука на талии, сбитые каблуки туфель. Запотевшее от пара стекло скрывает темный сад. Отбеливатель и лаванда, острая шотландская похлебка и сладкие лимонные пирожные, которые мы иногда пекли после школы. Громоздкий деревянный стол с царапинами, щербинками и пятнами по-прежнему занимает большую часть кухни. Вижу дедушку, сидящего, устроив больную ногу на соседнем стуле, у него блестящая гладкая лысина и пышные бакенбарды; он бросает в рот свои сердечные пилюли, словно оранжевые «Тик-так», стучит по столу огромными кулаками, когда счастлив, зол или расстроен.
Вижу маму с половником в руках, суп капает на пол; лицо осунувшееся, кожа под глазами сморщенная, как высохшая мокрая газета, голос громкий, чтобы дедушка расслышал. «В Эдинбурге случается по три нападения с ножом на день». Эл и мне лет по восемь или девять, не больше, потому что волосы у мамы все еще светлые, почти как у нас; смотрим на дедушку с тревогой, пока он не хмыкает, скаля белые зубы. «Не везет бедолагам, да?»
Он родился в Ист-Энде в Глазго, потом с шестнадцати лет работал инженером на рыболовецких судах в Северном море. Бабушка умерла от рака, когда мама была еще подростком. Каждый год в день ее смерти мама запиралась в своей спальне и не выходила до следующего утра. А вот дедушка неизменно держался стоически. Он напоминал карикатуру на одну из маминых сказок: тяжелая жизнь выковала сурового человека, чей мир с годами ничуть не менялся – неважно, на скольких судах он ходил, сколько разных мест и людей повидал. При этом каждое лето он проводил в саду в компании Эл и меня – в хорошую погоду устраивал пикники, хохотал вместе с нами и принимал участие в наших бесконечных охотах за сокровищами, а в дождливые дни строил в доме все более затейливые форты и замки из одеял. На выходных дедушка отправлялся на лейтский рынок, и мы часами сидели за кухонным столом в ожидании мелодии Bluebell Polka
«У страха глаза велики, цыпа. Забей!»
Тут мы и жили – Эл, мама, дедушка и я. В этой уютной, неказистой комнате. С улыбкой оглядываю шаткие бежевые шкафчики. Старый титан – серебристая труба воткнута в скрытый дымоход, в котором вечно застревали птицы. Я слушала, как они скребутся и хлопают крыльями, и звук шел глухой, словно они под водой. Под старой сушилкой для белья стоит новенький холодильник «Смег» неуместного ярко-синего цвета. За высоким окном в георгианском стиле, состоящим из множества отдельных стеклышек, обрамленных деревянными горбыльками, раскачиваются на ветру старые яблони.
Снова поворачиваюсь к открытой двери в холл и к дедушкиным часам, телефонному столику, фарфоровым тарелкам с птицами на стенах. Внутри меня пустота. Знаю, обманываться легко, особенно если сама хочешь верить в реальность происходящего, но для меня этот дом – нечто большее, чем просто старые воспоминания. Он словно музей или мавзолей. Или миг катастрофы, застывший под слоем вулканического пепла. Наверное, поэтому Эл и захотела его купить и наполнить утерянными вещами. Увидела объявление в газете, решила взглянуть из простого любопытства, сама не ожидая, что прийти сюда – словно вернуться в детство… Полагаю, ей было трудно устоять, хотя из нас двоих сентиментальностью отличалась я. Эл овладела искусством забивать на все задолго до того, как мы повзрослели.
Беру совок и щетку, брошенные Россом на полу, подметаю осколки. По пути к мойке резко останавливаюсь возле плиты и смотрю на потрескавшуюся затирку между двумя плитками, испачканную чем-то темным. Сердце замирает. Меня охватывает приступ дурноты, и я поспешно отворачиваюсь.
Раздается звон – громкий, внезапный и близкий. Сердце снова замирает, потом начинает колотиться. Живот скрутило, пальцы на руках и ногах колет как иголками. Я машинально оборачиваюсь, и взгляд падает на деревянную доску с колокольчиками, висящую на кухонной двери.
Столовая Гостиная Кладовая Ванная Спальни
1 2 3 4 5
У каждого бронзового колокольчика – язычок в форме звезды. В каждой комнате в доме, кроме кухни, свой шнурок: латунно-керамическая ручка, соединенная с длинной, спрятанной в стене проволокой, которая проходит под штукатуркой вдоль карнизов. Когда дергаешь за ручку, проволока натягивается и дрожит, пока колебание не доберется до кухни, где закрепленный на пружине колокольчик прозвенит громко и протяжно. Язычки качались еще долго после того, как звон прекратится, и если я или сестра хотели угадать, в какой комнате дернули за шнурок, то шли в холл. Простейшая проверка телепатических способностей, которой не убедишь никого, ведь у каждого колокольчика был свой особенный голос. Нам эта игра быстро наскучила, зато мама ее обожала: стоило угадать верно, и она хлопала в ладоши или награждала нас скупой улыбкой.
Звон раздается громче, пронзительнее, и я подпрыгиваю. Смотрю на колокольчик под надписью «Спальня 3», и вдруг кто-то шепчет мне прямо в ухо: «В этом доме живет чудовище!»
Я содрогаюсь. Ни колокольчики, ни язычки не двигаются. Наконец до меня доходит, что звонят в дверь. Господи! Возвращаюсь в холл, делаю несколько глубоких вдохов и выдохов. Похоже, сказывается смена часовых поясов. Стеклянная дверь распахнута, большая красная дверь закрыта. На цыпочках подкрадываюсь к глазку и вижу пустую дорожку, калитку, высокую, ровно подстриженную изгородь. Никого.