Зеркало для двоих
Шрифт:
— А я и не собираюсь ничего менять, — снова вступил в разговор Коротецкий. — Таня — очень хороший человек, в своем роде очаровательная женщина. И она уж меньше всего виновата в том, что я запутался в собственных чувствах… Понимаешь, я, наверное, тогда слишком привык к мысли, что ты — моя, ты — принадлежишь мне и так будет всегда. Мне нужно было взглянуть на тебя глазами другого мужчины, чтобы понять, какая же ты красавица, какое же ты чудо… И все равно, кто этот мужчина: Селезнев ли, Иванов ли, Петров…
— Так уж и все равно? — с чисто женским ехидством отозвалась Юля. Скрипнула деревянная
— Да, все равно… И я считаю, что ты должна знать, что я люблю тебя… Повторяю: я ни на что не претендую, я женюсь на Тане и буду жить с мыслью о тебе. И это не помешает моей жене чувствовать себя счастливой и любимой, я сделаю все для того, чтобы ей и нашим будущим детям было хорошо… Знаешь, я метался эти несколько недель и, наверное, мучил ее, но теперь все будет по-другому… В конце концов, я — мужчина, я могу пожертвовать своим правом на счастье. Все равно, ты со мной не будешь уже никогда…
В конце фразы явственно чувствовался знак вопроса. Но Юля его проигнорировала.
— Ты решил правильно. Только не надо врать ни мне, ни себе, — она снова хлопнула дверцами шкафа и вышла почти на середину кухни. Теперь Тане хорошо был виден ее отставленный локоть, розовеющий сквозь нежную ткань белой блузки. «Наверное, она стоит, упершись рукой в бедро. Значит, настроение у девочки достаточно воинственное. Она собирается прогнать Юрку? Пусть… Лишь бы не унижала. Тогда точно придется выйти и объясниться».
— Ты ведь меня никогда не любил и сейчас не любишь, — продолжила Юля. — Просто на меня падает отблеск селезневской славы. И только поэтому я кажусь тебе необычайно привлекательной… Ты же нашел тогда что-то в своей Тане, что-то, чего не было во мне: уверенность там, силу, загадочность…
— Нет, — голос Коротецкого стал совсем глухим и невнятным, будто теперь он не просто сидел, опустив голову, а тыкался губами в лацканы собственного пиджака, — наверное, дело все-таки было в трехкомнатной квартире и дядюшкином влиянии… Я сам себе заморочил голову лучше любого гипнотизера, и только теперь понимаю это…
— Юрка, перестань! Я не могу разочаровываться в тебе до такой уж степени. Ты же ее предаешь, перестань!
Что было дальше, Таня уже не слышала. Она отлепилась от стены, физически чувствуя, как неохотно расстаются с обоями ворсинки трикотажного платья, и медленно пошла по коридору. С кухни по-прежнему доносились голоса, но она не вслушивалась в слова. Гораздо интереснее было запоминать, как шуршит под ногами ковровая дорожка, как капает из плохо закрытого крана вода в ванной, как с легким шелестом трутся друг о друга ноги в капроновых колготках. Войдя обратно в гостиную, она просто не догадалась изобразить на лице какое-нибудь нейтральное выражение. Наверное, поэтому Вера Федоровна просто сорвалась с места.
— Танечка, что с тобой? Ты плохо себя чувствуешь? А где Юра? — Она теребила ее за руку, пытаясь то ли нащупать пульс, то ли просто привлечь к себе внимание.
— Со мной все в порядке, — Татьяна на секунду удивилась тому, как искренне прозвучал ее голос. Но лишь на секунду, потому что времени на отстраненные оценки не оставалось, нужно
Сергей посмотрел на нее как-то странно, но она отвела взгляд. Ей уже не хотелось ни воевать, ни бороться за собственное семейное счастье. Тупая, тянущая тяжесть в низу живота становилась невыносимой. Таня знала, что теперь уже поздно подставлять руки, «падая со стула». Поздно, да и ни к чему.
Коротецкий появился через минуту. Откуда-то из-под его плеча вынырнула Юля. Таня еще успела подумать, что сделала она это слишком уж по-домашнему. Этому мальчику, изображающему Селезнева, должно не понравиться. Он ведь, похоже, и в самом деле ее любит… Потом Юрий сел рядом на диван. Обе женщины наперебой начали говорить ему о том, что Танечку надо везти домой. И только когда она встретила недовольный и холодный взгляд его зеленых глаз, то окончательно поняла, что все пропало… Коротецкому не хватило времени для того, чтобы доиграть сцену, и ему совсем не улыбалась перспектива уходить сейчас из квартиры Селезнева.
— Танюша, ты на самом деле неважно себя чувствуешь? Или это просто остаточные явления простуды?.. Так, может, лучше попросим хозяйку сделать тебе горячего чайку.
— Это все та же простуда. Но чувствую я себя достаточно плохо. Боюсь, что чай мне не поможет. Лучше, наверное, уехать.
— А, ну тогда, конечно, — он согласно закивал головой. Юля зачем-то опять метнулась в коридор. Коротецкий поднялся с дивана и начал по очереди прощаться с гостями и хозяином. С лица его не сходило виноватое и растерянное выражение. Потом они одевались в прихожей так поспешно, словно торопились скрыться от преследования. Юрий вдергивал ее в пальто, как в мешок, и даже на лестничную площадку вышел первым.
Лифта не было достаточно долго. Таня старалась отключиться от любых, пусть даже самых невинных мыслей и сосредоточиться только на том, что дышать надо глубоко и ровно. Тогда, может быть, рассосется этот болезненный ком в животе, тяжелый, как чугунное ядро. Но Коротецкий все же нарушил молчание.
— Танечка, — он даже едва слышно вздохнул, как педагог, не в первый раз беседующий с трудным ребенком, — может быть, теперь ты скажешь мне, зачем ты это сделала?.. Я знаю тебя достаточно неплохо и уже прекрасно понял, что свои недомогания ты не любишь выставлять напоказ. Ты не похожа на дам девятнадцатого века, носивших с собой нюхательные соли, и я просто не могу поверить во внезапно вспыхнувшую болезнь. Что случилось?
Она пожала плечами. Наверное, в темноте ее жест не был виден, потому что Юрий повторил свой вопрос уже более раздраженным тоном:
— Что случилось?.. Впрочем, можешь не отвечать. Я и сам все понял. Тебе не понравилось, что другая женщина привлекла к себе внимание окружающих. А тебе, актрисе и незаурядной личности, не были возданы должные почести, так?
— Пусть так, — вяло согласилась Татьяна. На спор могло уйти слишком много сил, а фраза «пусть так» была короткой и легко произносимой.